И тут зазвонил телефон.

Он поднял трубку, улыбнулся и первым сказал:

— Здравствуй!

— Здравствуй, Николаюшко, здравствуй… Прилетел-таки… Сделал милость… Осчастливил…

— Перестань, пожалуйста.

— Здравствуй, Ник. Я так рада…

— Я тоже…

— Я думала перед этим, сколько же ты не был здесь.

— Я тоже только что думал об этом. Не припомню сколько…

— И я не припомню… да и немудрено, у меня память девичья…

— Знаем, знаем, какая «девичья».

— Почему ничего не писал? Я бегала на почту — и все зря…

— Ты и так обо мне все знаешь, — грустно сказал он.

— Но ты не представляешь, Ник, самое тяжелое — когда приходишь на почту, а в окне «востребования» тебе ничего нет.

— Это смотря за чем приходишь, — сказал он, — за письмом или за переводом.

Она засмеялась.

— Нет, Ник, ты не меняешься. И мне кажется, ты заслуживаешь немного большего, чем одиночество…

— Я не одинок.

— Я не об этом, — сказала она. — Человек может быть страшно одиноким, даже если у него много друзей и достаточно непривередливых баб… ты уж прости.

— А ты не злись…

— Я не злюсь,, я знаю, ты никогда не был праведником.

— Ты мне выговариваешь, как жена.

— Нет, я твой друг, и я тебя люблю… всегда любила… Это больше, поверь, чем жена… хотя я и знаю о твоих похождениях…

— Какие уж там…

— Перестань… терпеть не могу, когда врут и оправдываются.

— Ладно, — вздохнул он. — Только не надо о том, почему мы не вместе.

— Тогда говори о погоде… Это всегда выручает, — засмеялась она.

— У вас хорошая весна, — начал он. — А у меня в номере пахнет ярангой.

— Мимозами? — удивилась она.

— Конечно! Откуда знаешь?!

— В яранге Кергенто всегда пахло мимозами, — просто сказала она.

— Знаешь, — сказал он, — мы никогда не смогли бы быть вместе. У нас ощущения одинаковые.

— Ну уж… ты скажешь… Ощущения — это еще не вкусы… вкусы у нас, слава богу, разные… Пойдем в театр?

— Нет, — сказал он.

— Вот видишь, — засмеялась она. — А в кино?

— Тоже…

— Может быть, на выставку?.. Хорошие молодые художники…

— Настоящий художник только один… это бог.

— Да?

— Он создал действительное произведение искусства — женщину. На все остальное, созданное руками других художников, можно не смотреть…

Она вздохнула.

— Совсем ты там одичал, на Чукотке…

— А ты растолстела… Чую по голосу.

— Нет, талия по-прежнему… помнишь, как ты говорил… самая тонкая на всем северо-востоке…

— Теперь уже во всем Ленинграде…

— Конечно, — сказала она, — я уехала, и нет больше… у вас остались одни толстушки… у вас же снабжение лучше.

— Ты не права. У нас красивые девушки… они просто зимой одеваются теплее, вот и все.

— Значит, ты там без меня не скучаешь…

— Скучаю… я не один, но скучаю. Юпитерша, ты ревнуешь, значит, ты не права.

— Мне думается, — серьезно сказала она, — ревность — нормальное состояние здорового человека… любящего человека, если тебе угодно.

— Вот здесь мы с тобой схожи. Если б ты знала, как мне хочется тебя увидеть…

— Боишься?

— Не знаю… ведь столько лет. Сын-то большой, наверное, стал?

— В первом классе.

— Сначала он будет отличником, потом великим человеком… его судьба выбрала, так нужно было провидению… или еще чему-то, что свыше.

— Ты мне уже говорил об этом… давно говорил, на Чукотке, еще тогда… в больнице.

Долго будет помнить он сладкий, с горечью дыма запах тундры, будет метаться в своей пустой холостяцкой квартире, достанет из кладовой меходежду, палатку, всю амуницию, свалит в комнате, чтобы запах тундры заполнил ее, уткнется лицом в красную кожу кухлянки, будет вдыхать ее запах, и в закрытых глазах его возникает тундра, и яранга Кергенто, и смеющееся счастливое лицо Ирины — и закружится у него голова, и захочется плакать. Потому что вспомнит он, что сейчас на дворе не лето, а ноябрьская черная ночь, снег до крыш и пурга уже неделю на тысячу верст вокруг.

…Тогда летом все началось с вертолета. В партии его ждали долго, и, когда он показался над сопкой Линлин, ребята засуетились, хотя ящики с образцами уже давно были готовы к отправке. Хотелось побыстрее получить почту — письма, посылки, газеты, стосковались по новостям за полтора месяца поля.

Вертолет опустился за сопкой — там летнее пастбище оленеводов, там старик Кергенто и две женщины. Они сушат мясо, заготавливают рыбу, ждут, когда подкочуют пастухи. От стойбища до базы партии вертолетом несколько минут.