Ничего не говорили о коне, ни словом о нем не обмолвились и за завтраком. Аникей думал. Он должен принять решение. С этими лошадьми и с таким грузом они далеко не уйдут — это было ясно обоим.

— Колокольчик сними, — напомнил вдруг Аникей.

Каюр встал и молча пошел к Богатырю.

Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, он таял, и день обещал быть хорошим.

Аникей молчал. Он смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.

— Афанасьич! Афанасьич! — вдруг закричал он.

— Чего ты? Здесь я.

— Бочка, — сказал Аникей.

— Что?

— Бочка, — повторил он.

Старик молчал. Ждал.

— Все наши образцы, все камни, сколько войдет, мы сложим в бочку, А место закоординируем. Вертолет всегда может тут подсесть. Только бочку надо поднять вот на эту сопку: нашу-то горку зимой снег засыплет.

— Ого куда тащить!

Аникей развернул карту, начал считать горизонтали:

— Великовата. Шестьсот метров… ничего… ничего не поделаешь. Затащим. Такое наше дело.

— Уж точно. Каждый зайчик ест свою капустку, — согласился дед.

— Сначала мы ее закатим на вершину, а потом будем рюкзаками таскать камни.

— Может, еще что там оставим?

— Давай думать… Две большие палатки уложим на дно…

— Резиновую лодку?

— Нет, лодка, нам пригодится. А вот если все образцы не войдут, можно оставить их рядом с бочкой в мешках. Бочка вообще как ориентир, никто там ничего не тронет.

— Хорошо-то! Вот коням облегчение, — обрадовался каюр.

— Топоры, кроме одного. Оба седла — вон они какие тяжеленные, ремни… нет, ремни пригодятся. Думай, что еще?..

— Да можно насобирать по мелочи, давай развязывать вьюки. Веревки пригодятся — капроновые, крепкие… их возьмем…

Они начали складывать в отдельную кучу все, что решили оставить на сопке.

— Никей! А ежели тут с оленями чукчи будут проходить?! Они же заберутся на сопку…

— Афанасьич, за весь сезон мы встретили две их оставленные стоянки. Ты что-нибудь брал из их вещей? Шарил в брезенте, под шкурами?

— Упаси бог!

— Ну вот и за них не беспокойся. Никто ничего не тронет.

— Дак я это просто так, мало ли чего…

— Вот и ничего… Совсем костер погас. Поставь-ка чайку лучше.

Больше половины дня ушло у них на работу. Аникей подумал, что можно, конечно, загрузить двух лошадей и, ведя их зигзагами, поднять груз по крутизне наверх, но не хотелось мучить животных перед трудным переходом по болотам. Зато сами они вымотались до предела.

Уставшие, вспотевшие, как загнанные кони, сидели у палатки.

— Вот и солнце покатилось за горизонт, — сказал Аникей.

— День пропал…

— Пропал, да не совсем… Километров десять — пятнадцать до ночи пройти еще успеем. Давай, Афанасьич, второго зайца. Один чёрт, ужинать не придется.

…И потом, когда они покончили с этим то ли обедом, то ли ужином, Марков сказал:

— Идти сегодня нет никакого смысла.

Огромная заболоченная равнина до самых сопок у горизонта была покрыта чахлыми тонкими лиственницами. Болото держалось на вечной мерзлоте, было неглубоким, люди и лошади проваливались по колено.

Болотные сапоги подняты доверху, но все равно люди вымокли с головы до ног, будто находились под проливным дождем.

Несколько раз валился Орлик. С него снимали вьюки, поднимали, снова нагружали, и он медленно шел, понурив голову.

Падала Тайга. Ее разгружали, уже не заботясь, что вьюки в воде, и все повторялось, как с Орликом.

Падал Серый. Только молодая кобыла Чайка держалась, шла осторожно, но почему-то и ее поклажа была мокрой, а значит, и тяжелой.

Даже если б захотели, здесь негде было сделать привала, и Аникей Марков был рад, что вчера принял решение не выходить. Неизвестно, чем бы обернулись эти десять километров, которые он хотел пройти до ужина и которым сейчас, конца-краю не видно.

Заморосил мелкий дождь. «Одно к одному», — подумал Марков.

— Давай хоть постоим, — сказал Афанасьич: сесть было негде.

Геолог надрубил дерево потолще, сломал его, потом второе; они присели и закурили. Марков вытащил планшет, достал карту.

— Идти еще долго, — вздохнул он. — Достань сухарей, Афанасьич. Перекусим.

Каюр принес сухари и кружку.

— Не пей воды, Афанасьич, будет хуже. Потерпи.

— Я немного…

— Лучше не пей… Начнешь — не остановишься.