Полковник Кутейль тоже взял у навьюченного сафьяновыми сапогами солдата одну пару зеленого цвета, которую тот ему охотно уступил. А когда после Кутейль увидал другого, со шкурками соболей, он выпросил себе одну, которую хотел разрезать и прикрепить в качестве опушки наверху сапог, потому что, как он пошутил, он находится в холодной России.

Пока полковники пошли в Кремль, я проведал дом Шиллинга, где я долго должен был стучать, пока меня не впустили. Я нашел оставленного тут конторщика Зеттельмайера в добром здравии, поскольку никто из французов еще не появлялся в доме и никто его не беспокоил. Собственно разграбление, какое было допущено впоследствии и продолжалось совершенно открыто в течение 17 дней, тогда еще в целом не имело места [487] . Все беспорядки происходили только, если находилась к тому удобная возможность, и могли производиться или тайно, или ночью, – так что и в этот день я благополучно добрался до дому.

Вечером пришли полковники и сказали нам, что незадолго до того, как они ушли из Кремля, Наполеон покинул город и перебрался в Петровское, так как он узнал, что этой ночью уже минированный Кремль должен взлететь на воздух [488] . Они советовали нам в их сопровождении также следовать в Петровское, но я отклонил это по следующим причинам. Во-первых, потому, что я, вверяя себя милости Божией, не хотел покинуть моего жилища прежде, чем это заставит сделать крайняя нужда. Затем я считал, что мы, то есть семья г-на Чермака и все, кто у меня поместился, включая детей, будем в открытом поле в Петровском – ибо на пристанище там рассчитывать не стоило – в меньшей безопасности, чем в городе. Наконец, легко было оставить свой дом, но гораздо сложнее вернуться в него обратно.

Когда же полковник Кутейль увидел, что мое решение непреклонно, он отпустил трех остальных полковников, своих товарищей, в Петровское, а сам остался, чтобы охранять нас. Он приказал также вернуть нескольких слуг, солдат и большую запряженную провиантскую повозку, чтобы в случае необходимости можно было увезти в Петровское детей и тех, кто не смог бы идти. Всю ночь мы провели во дворе и были довольно заняты тем, что немедленно тушили летевшие горящие массы, которые беспрестанно оседали на наших крышах и других воспламеняемых предметах, поскольку как раз в эту ночь горел один из ближайших к Кузнецкому мосту городских кварталов. На другое утро Наполеон снова вернулся в город, так как слух о минировании Кремля не подтвердился, а соответствующее расследование показало, что такого рода угрозы не существует.

Пожар бушевал днем и ночью, и, как я упоминал, «горело планомерно». А именно, каждую ночь (несмотря на усилившуюся бдительность французских властей) один из городских кварталов превращался в пепел – с расчетом на то, что огонь распространится далее без дополнительных усилий по поджиганию, чему способствовал со своей стороны продолжавшийся ветер.

Наконец, напали на след поджигателей и, как только кого-то ловили, вешали на фонарном столбе на Тверском бульваре. Задержали одного и у нас на заднем дворе: при нем нашли горючие вещества в сухом и жидком виде, которые полковник Кутейль велел отобрать и доставить Наполеону. Самого же человека вывели за ворота и расстреляли на месте.

Пустырь за нашим домом стал собственно местом экзекуций, поэтому в так называемом Яблочном ряду, куда попадали с заднего двора Демидовского дома, всегда находилось несколько команд фузилеров. Я мало выходил на другие улицы, но Кузнецкий мост, Петровка, Церковный двор и узкая улочка, которая вела к главной караульне и генерал-губернаторскому дому [489] – теперь там квартировал маршал Бертье, – были завалены трупами людей и лошадей, и через их уже разлагающиеся останки надо было переходить, чтобы можно было продолжить путь. А однажды некто устроил – или устроили – кощунственную выходку, подняв мертвецов с улицы и поместив в каждой нише углового дома (справа от Кузнецкого моста в сторону Петровки) [490] один-два трупа в игривых позах – так что в каждой нише была комическая группа мертвецов.

Держась своего обещания, я ежедневно ходил к Шиллингову дому, почитая это святым долгом призвания, к которому меня обязывало мое согласие и благодарность за то, что его семейство взяло с собой мою младшую дочь. Я с удесятеренным чувством воспринимал это как великое благодеяние теперь, когда мне стали ясны все опасности, которым подверглась бы моя дочь, если бы она осталась в Москве.

Поэтому я смело, доверяясь всемогущему попечению Божиему, шел и в Шиллингов дом, и повсюду, куда меня призывал долг. Напротив, я не делал ни шага, к которому долг не призывал меня; и таким образом я – что кажется невероятным – так и не видел Наполеона, хотя он каждый день около 3 часов пополудни проезжал близко к нашему заднему двору, и мне достаточно было бы подойти к задним воротам, чтобы увидеть его хоть раз. Стоявшие у нас на квартире полковники даже обижались на это равнодушие и несколько раз укоряли меня по этому поводу, что я каждый раз пытался извинить недостатком времени или вернуть их расположение обещанием исправить это в ближайшее время. Словом, довольно – я не видел Наполеона. Но тем смелее я шел повсюду, куда долг призывал меня.

Так случилось, что без сопровождения я не осмелился даже пойти посмотреть на свои товары и вещи, которые я, как мне казалось, надежно скрыл от разграбления и пожара, частично замуровав, а частично зарыв их в землю в пяти разных местах за восемь – десять дней до прихода французов у знакомых, которые жили далеко друг от друга. Лишь на шестой день после прихода неприятеля полковник Кутейль дал мне караульного для сопровождения. В четырех местах я нашел или все сгоревшим, – как в аптеке Воспитательного дома, где пожар из-за изобилия горючих материалов проник даже в нижние подвалы, считавшиеся недоступными для огня, – или ящики были взломаны и разграблены.

До пятого места я в тот день дойти не смог, но слышал вскоре после того от музыканта Зука [491] , помогавшего мне донести и зарыть мои вещи, следующее: подвалы в доме бывшего портного, а ныне купца Беккера [492] , в которых я хранил часть моих лучших товаров, и в особенности мои чемоданы, также взломаны и стоят открытыми. Зук утверждал, что он был в подвале, видел мои вскрытые чемоданы и много раскиданных вещей, на которых-де лежал мертвый французский солдат.