Но, полежав, по моим расчетам, не так долго, я услышал свое имя, и в ворота дома постучались. Я тотчас узнал голос господина Чермака, поспешил туда и нашел его с женой и детьми, его служанку со слугами и благородного комиссара, который достал лошадей для их венского экипажа и проводил сюда. Ранее я уже получил от г-на Чермака такой ответ на написанную ему мою записку: так как Бог столь чудесным образом защитил его и близких в его старом жилище, а в том, что Кнауф его не принял, была Божия воля, то он считает теперь своим долгом остаться далее в том доме, в каком находится сейчас и вполне довериться единому заступничеству Божию. Признаюсь, эта сила веры меня порадовала и немало ободрила и самого. Однако человек полагал, а Бог располагал. Божия воля была в том, что два с половиной дня, которые я должен был провести в доме г-на Чермака, стали средством, доставившим ему и близким многие месяцы безопасного и беззаботного пребывания в моем доме.

После того как поздно ночью они прибыли вместе с русской семьей из шести человек (той самой, которую я спас от разграбления предыдущей ночью, как я уже рассказывал), вошли ко мне и перетащили вещи из экипажа, добрый комиссар стал убеждать г-на Чермака как можно скорее поспешить назад, чтобы спасти еще сколько возможно из брошенной квартиры. Все далее распространявшийся пожар – который в понедельник пополудни начался в Рыбном ряду – уже настолько приблизился к их жилищу, что оставаться там для Чермаков было более небезопасно. Какую, однако, помощь попечение Божие приготовило чудесным образом уже до того! Если бы комиссар не достал лошадей и не проводил их, они принуждены были бы бросить экипаж и свои лучшие вещи, а на улице беженцев легко смогли бы обобрать до нитки и избить. В любом случае они должны были бы остаться в последующем, в самое лютое время, без крыши над головой и без средств пропитания. То же было бы и со мной, если бы я не увидал полковника Ноайля и не привел бы его в Демидовский дом. Теперь же по милости Божией нам всем были обеспечены жилище и провизия, личная безопасность и, по меньшей мере, самые насущные потребности.

Вскоре г-н Чермак и комиссар вернулись обратно, не достигнув цели. За короткое время, какое заняла поездка до моего жилища, огонь уже почти достиг конца переулка, в середине которого находился дом священнослужителя, сдавшего квартиру г-ну Чермаку – сам дом был пока невредим. Это кажется невероятным, но тем не менее так и было. Невозможно представить себе, с какой быстротой целый квартал пожирало пламя, как я сам имел впоследствии возможность убедиться, когда ночью был на башенке над моим домом, откуда открывался широкий обзор.

Вокруг в ночной мгле были городские кварталы, как вдруг сразу над многими крышами показывались маленькие язычки пламени – после чего через короткое время весь квартал, где показывались эти предвестники пожара, походил на огненное море. Ибо все время в продолжение пожара в Москве дул сильный ветер, как будто специально, чтобы уничтожить город. Поднимающееся пламя ветер горизонтально распластывал по земле и колебал его сверху, так что все это походило скорее на огненное море, чем на обычный домашний пожар [484] .

О спасении домов и тушении пожара нечего было и думать, хотя в начале пожара Наполеон, считавший его случайным, отдавал строгие приказы тушить огонь и лично появлялся на многих очагах пожара. Но когда он узнал, что имевшиеся пожарные помпы были увезены и несколько частей города загорались одновременно, он прекратил бесплодные попытки остановить огонь. Только поэтому стало возможным, что 4/5 или 5/6 такого пространного города, как Москва, могло сгореть за пять дней с понедельника по субботу [485] . Наш добрый комиссар выбрал на следующий день себе квартиру в находившемся напротив доме, принадлежавшем полковнику Толбухину [486] , и оставался в продолжение нескольких недель нашим другом и благодетелем. Я очень сокрушаюсь, что забыл, как его зовут. Получилось это потому, что с тех пор, как выяснилось, что он наш земляк, мы называли его только господин обер-комиссар, а не по имени.

Когда расквартированные в Демидовском доме полковники утром в среду проснулись, моя беготня возобновилась, но большим подспорьем мне были теперь г-н и мадам Чермак, с готовностью бравшие на себя то, что было в их силах. Нам особенно пригодились знания языка мадам Чермак, которая могла переводить устно и письменно там, где моих скудных знаний французского уже недоставало. В среду утром двое полковников потребовали от меня показать им ближайшую дорогу к Кремлю. Я повиновался и провел их через так называемые Никольские ворота*.

Когда мы подошли к Гостиному Двору*, то есть к лавкам, я увидал зрелище, несомненно единственное в своем роде. Тысячи солдат всех родов оружия и почти столько же простых людей в русской одежде были заняты опустошением открытых лавок и взламыванием с тем же намерением лавок еще запертых. Все притом шло мирно и полюбовно, хотя обе нации не понимали языка друг друга. Каждый брал, что ему нравилось, никто не мешал другому, потому что хватало на всех. Лишь часто кто-нибудь бросал на землю связку прежде схваченного, найдя в другой лавке что-то, что ему больше нравилось или казалось более нужным. Брошенное тотчас поднимал другой, уносил с собой или потом менял на что-то лучшее. Все зрелище напоминало фуршет, на котором каждый из приглашенных гостей выбирает то, что ему по вкусу. В открытых лавках, где обычно продавалось варенье, мародеры по очереди хватали его без всякой брезгливости грязными руками.

Хотя я бродил вокруг около двух часов, я ни разу не слышал ни одного разговора, тем более ссоры. Только раз я увидал, как французский солдат отнимал у русского кусок сукна, что ему удалось лишь с большим трудом, так как мужик не хотел его отпускать. Когда же солдат завладел сукном, мужик побежал вслед за ним и пытался его отобрать снова. Тогда солдат бросил ему мешок примерно с 3/4 аршина* в длину, и немного меньше в ширину, и поспешил прочь. Мужик открыл мешок, заглянул внутрь и начал так дико кричать, что непонятно было, от радости или от горя, привлекая взгляды стоявших вокруг. Мужик кричал все громче и наконец побежал так быстро, как только мог, прижимая мешок обеими руками к груди, пока я не потерял его из виду, хотя и еще мог слышать издалека. Вероятно, мешок был наполнен ассигнациями, цену которым солдат не знал, а мужик оценил с первого взгляда. Отсюда его, выразившаяся в смехе и плаче, радость от этой неожиданно огромной находки.