Я не могу говорить, поэтому киваю, руками вожу по его бицепсам, в то время как его руки блуждают по всей моей спине. Единственный звук – это тяжелое дыхание, в основном, мое. Но нам комфортно. Все кажется таким правильным.

– Пить хочешь?

Качаю головой и зарываюсь в его шею еще глубже, намереваясь оставаться там, где сейчас, я признательна за его внимание.

– Ты потеряла голос?

Я киваю, но потом чувствую, как он содрогается подо мной. Он смеется, и я отчаянно хочу увидеть это, так что резко оживаю, поднимаясь с его груди и быстро находя глазами его лицо. Оно серьезное, и глаза широко распахнуты в шоке.

– Что случилось? – спрашивает Миллер, сосредоточенно изучая мое лицо.

Набираю полные легкие воздуха, чтобы произнести:

– Ты надо мной смеялся.

– Я не смеялся над тобой, – он защищается, явно думая, что я обиделась, только это не так. Я в восторге, только раздражена, что пропустила это.

– Я не это имею в виду. Я никогда не видела и не слышала, как ты смеешься.

Он выглядит так, как будто ему вдруг стало некомфортно.

– Может, потому что есть не так много вещей, которые могу рассмешить.

Я хмурю брови. Кажется, что Миллер Харт смеется не очень-то часто. Он и улыбается едва ли.

– Ты слишком серьезный, – говорю я, что звучит скорее как обвинение, а не простое наблюдение, хотя это оно и есть.

– Жизнь серьезная штука.

– Разве ты не смеешься в пабах со своими друзьями? – я спрашиваю, пытаясь представить Миллера с кружкой пива в темном, отделанном деревом пабе. Не получается.

– Я не часто бываю в пабах, – он выглядит почти оскорбленным моим вопросом.

– Что насчет друзей? – настаиваю я, находя достаточно трудным представить Миллера, который бы смеялся и шутил с кем–то, в пабе или где-нибудь еще.

– Кажется, мы переходим на личности, – он вконец пресекает тему, от чего я задыхаюсь. После всего, чем я с ним поделилась?

– Ты настоял, чтобы я поделилась чем-то очень личным. И я тебе рассказала. Когда кто-то задает вопрос, вежливо отвечать.

– Нет, мое право….

Я обрываю его, драматично закатывая глаза, а рука коварно застывает у его подмышки. Он смотрит на меня подозрительно, взгляд следует за моей рукой, пока я не начинаю его щекотать.

Он даже не дергается, только самодовольно вздернув брови.

– Не боюсь, – выражение его лица серьезное, но самоуверенное, что только усиливает мои намерения, я веду пальцами по его ключице к щетинистому подбородку и щекочу под ним, но опять ничего. Он пожимает плечами. – Я не боюсь щекотки.

– Каждый боится в каких-то местах.

– Только не я.

Щурю глаза и царапаю пальчиками дорожку по его животу, чуть-чуть усиливая в мускулистой части его живота. Он остается безучастным и не впечатленным моей тактикой. Я вздыхаю.

– Ноги? – он не спеша качает головой, заставляя меня вздохнуть сильнее. – Хочу, чтобы ты яснее выражался. – Я слезаю с него и ложусь рядом, подкладывая под голову согнутый локоть, когда Миллер повторяет мою позу.

– Думаю, я ясно выражаюсь, – он тянет руку, берет мой светлый локон и начинает крутить его между пальцами. – Люблю твои волосы, – шепчет Миллер, наблюдая за неспешной игрой своих пальцев.

– Они объемные и непослушные.

– Они идеальны. Никогда их не обрезай, – его рука замирает на моем затылке и тянет ближе, пока наши лица не оказываются в паре дюймов друг от друга. Мой взгляд мечется, не зная, сосредоточиться на этих глазах или на губах.

Выбираю губы.

– Люблю твой рот, – сознаюсь я и наклоняюсь ближе, накрывая его губы своими. Храбрость растет, моя способность выразить себя становиться проще рядом с этим скупым на эмоции мужчиной.

– Мой рот любит твое тело, – шепчет он, теснее прижимая меня к себе.

– Мое тело любит твои руки, – подвожу итог, отдаваясь во власть расслабленным движениям его языка.

– Мои руки любят касаться тебя.

Я мурлычу, когда его руки скользят к моему животу, бокам и останавливаются на бедрах. Нежность его ладоней противоречит его мужественности. Чистые, мягкие и без мозолей, что показывает отсутствие физического труда. Он всегда в костюмах, всегда возмутительно элегантен, его манеры безупречны – даже с его скверным высокомерием. Все, что касается Миллера, озадачивает, но невероятно увлекает, а невидимое притяжение, которое постоянно толкает меня к нему, путает и раздражает, но ему невозможно противостоять. И в эти минуты, когда он превозносит меня, чувствуя и овладевая мной так нежно, я прихожу к выводу, что Миллер Харт выражает свои чувства. Выражает прямо сейчас. Делает это вот так. Возможно, он не смеется и не улыбается часто, и у него не меняется выражение лица, когда мы обсуждаем его мысли, но все его тело ясно говорит о его эмоциональном состоянии. И я не думаю, что ошибаюсь, когда говорю, что чувства тут есть, а не просто физическое влечение.

Начинаю немного злиться, когда он разрывает наш поцелуй и отстраняется, молча изучая меня, после чего разворачивает и прижимает к своей груди.

– Поспи немного, сладкая, – шепчет он, зарываясь носом в копну непослушных светлых волос.

Засыпать в руках обнимающего меня мужчины совсем не то, к чему я привыкла, но от его мягкого дыхания на ушко и тихой мурлычущей мелодии я слишком легко расслабляюсь. Я улыбаюсь себе под нос, когда он отодвигается и вылезает из постели.

Пойдет наводить порядок.