ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утром Вера и ее товарищи скрылись в глуши урочища Журавлиное болото и просидели там до вечера. Когда солнце опустилось совсем низко, она оставила Аню и Василия в лесу, а сама отправилась в Выселки. Вера впервые шла по земле, попранной врагом. И все — березки, кусты, ложбинки, — казалось ей, таило опасность, отовсюду могли быть устремлены на нее глаза врага. Даже небо выглядело мрачным, чужим и нагнетало еще большую тоску на изболевшееся сердце девушки. Думы об отце, о дивизии, попавшей в окружение, неотступно преследовали ее: «Что с отцом? Пробились ли?»

Вера остановилась, прислушалась. Было тихо. С запада прорвались последние лучи заходящего солнца, заливая пурпуром облака. Высоко в небе мирно зазвенел жаворонок. А там, далеко в лесах, за рекой Угрой, у Варшавского шоссе, шел кровавый бой: дивизия полковника Железнова рвалась навстречу кавалерийскому корпусу генерала Белова...

Жаворонок все звенел и звенел, купаясь в облаках, как бы провожал Веру до деревни, уже виднеющейся из-за молодой поросли. Чем ближе подходила Вера к Выселкам, тем больше ее охватывала тревога — правильно ли она идет? А что делать, если вдруг нарвется на полицая? А что, если дед Ермолай арестован?

На непаханное поле падал жаворонок.

Он распустил крылья и полетел вдоль дороги, сел на холмик у рогатого репейника и, вытянув шею, смотрел на Веру одним глазом. Чем-то родным вдруг повеяло от этой серенькой птички. «Нет, это все наше! Все наше!» — прошептала Вера. Невдалеке от околицы она остановилась, присмотрелась к журавлям колодцев — правее последнего, горбатого, под старой березой должна быть изба деда Ермолая. А вон и горбатый журавль, а почти рядом громадная шапка дерева. Получалось так, что изба деда Ермолая находится на другом конце деревни. Вера не пошла по улице, а свернула на огороды.

В деревне ни души. Вера подошла к дому, из окна которого, как ей показалось, только что кто-то смотрел, заглянула в окно. У печки стояла женщина, слышался гомон ребятишек. «Наконец-то люди», — подумала Вера и завернула за угол дома. На стене, во весь межоконный простенок, белел приказ немецкой комендатуры, запрещавший с наступлением темноты ходить по улицам. Приказ заканчивался грозными словами: «...За невыполнение настоящего приказа — расстрел». Эти страшные черные буквы как бы прижали Веру к стенке.

Боязно было подходить к двери. Все же осторожно нажала на скобу. Дверь не отворялась. Вера тихо постучала. За дверью послышались шаги, шепот.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Будьте добры, откройте, — тихо сказала Вера. — Не бойтесь, я своя.

— А ты к кому? — спросил тот же голос.

Вера оглянулась по сторонам и еще тише ответила:

— К дедушке я... К Ермолаю...

— К Ермошке? Так он, милая, наискосок, вправо.

Поблагодарив, Вера сделала шаг назад. Каким-то жутким холодом повеяло от этого дома. «Свой своего боится», — подумала она.

Окна избы деда Ермолая смотрели мертвыми черными квадратами. Осторожно постучала в ближайшее от дверей.

— Кого бог послал?

— Откройте, дедушка!

В избе прошаркали шаги. Вера почувствовала, что через черные стекла окна на нее смотрят. Потом скрипнула дверь, прогромыхал засов, и, наконец, из полумрака сеней показалась голова невысокого старика.

— Здравствуйте, Ермолай Прокофьевич.

— Здравствуй, здравствуй, — ответил Ермолай, впуская гостью. Закрыв двери на засов, старик проводил Веру в горницу.

— Раздевайся. — Он показал на свободный гвоздь в углу, где висела одежда. — Откудова бог принес? — спросил Ермолай.

— С дому, дедушка, — ответила Вера. — Мама дуже о вас забеспокоилась, как вы тут? Живы ли? Война ведь. Вот и говорит мне: — «Сходи, дочушка, к дедушке Ермолаю. Може, что надо?» — Последние слова относились к началу пароля.

— Спасибо, дорогуша, ничего не надо, — старик чиркнул спичкой, чтобы зажечь коптилку, а сам пытливо смотрел на Веру. — А вы все там, в Березовке?..

— Не, нас бомбили. Все сгорело. Только корову спасли. И мы перебрались в Залесье...

— К тетке Агафье? — как бы уточнил Ермолай, ставя коптилку на стол.

Затем опустил вплотную занавеску на окне. Другие окна были закрыты черной бумагой.

— Ага, к тетке Агафье.

— А как она? — поинтересовался Ермолай, садясь за стол.

— Слава богу, здорова.

— А Ефросинья? Ребята? — Ермолай положил на стол руки, а из-под его седых бровей на Веру смотрели добродушные серые глаза. Тут Вера увидела на его мизинце алюминиевое кольцо и стала посмелее.