— Раненый в ногу, на костылях ходит, — еле сдерживая волнение, пояснила Вера. — Хороший такой. Расспросил нас, кто мы, откуда и куда идем, и, сказав, чтобы мы никому о них не говорили, отпустил.

— Девушка, какая ты умница. Ты же наш спаситель. Ведь это, наверняка, наши. Как тебя, милая, звать-то?

— Настя.

— Спасибо тебе, Настенька, — и Тарасов по-братски обнял Веру, а затем обратился к Ермолаю: — Ну, как, дед, тебе все ясно?

— Ясно, командир, но все же не совсем, — и Ермолай более подробно расспросил Веру о ее пути, который она заучила на память, и более точно установил то место, где вчера мог быть штаб раненого, на костылях командира. — Это место, товарищ капитан, мы называем Кукушкино урочище. Так что найди на своей карте Селище, и уже от него я поведу вас — ни одна фашистская пуля не достанет. Отмечай. — И старик стал называть пункты. Почти уже они на карте добрались до Угры, как на востоке загромыхала канонада. Все замерли. Показался из леса оставшийся с батальоном комиссар полка Милютин. Голова у него перевязана, словно в чалме. Еще не дойдя до Тарасова, он сказал:

— Гитлеровцы начали наступление.

— Начали? — повторил Тарасов и приказал стоявшему рядом командиру строить людей.

По лесу понеслось: «Становись!»

Тарасов упрямо двигал пальцем по карте и, доведя до Кукушкина урочища, огорченно качнул головой.

— Чего? — всполошился Ермолай. За Тарасова ответил Милютин:

— А то, что нас пугают Жары, ведь там фрицы.

— Не горюй, комиссар, я поведу вас через Журавлиное болото. Лесами обойдем супостата... Понял?

Только Милютин раскрыл рот, чтобы отдать команду, как за рекой снова загрохотало. Он с досадой махнул рукой и глухо выругался.

— Командир, — обратился Ермолай к Тарасову, — а вы по ним пальните.

Тарасов, надевая полушубок, с горечью сказал:

— Эх, старина, старина, хотел бы, да не могу. Все за рекой у Кислова оставили. Единственное, — хлопнул Тарасов по автомату и кивнул в сторону бойцов: — А у них — винтовки. Да вот еще, — тряхнул он гранатой, — карманная артиллерия... Ну, дед, веди!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Устинья оказалась хорошей женщиной. Заботливо, словно мать, отнеслась к Вере и Ане. В разговоры девушек не вмешивалась, и иногда Вере даже казалось, что она действительно принимает их за беженок и ничего не знает об их делах. Но вчера, когда ушел посыльный старосты, передавший приказ обязательно идти рыть окопы, Устинья сказала: «Вы, девки, с вислогубым осторожней. Он настоящий хлыщ!» Из этих слов Вера поняла, что женщине кое-что о них известно.

Часом позже прибежала дочь соседки Лида и предложила Вере и Ане на окопные работы не выходить.

Желая казаться в глазах Лиды простушкой, Вера сказала:

— Нельзя. Ведь приказ! В комендатуру заберут...

— Не бойся, не заберут.

Вера пожала плечами, но, увидев злые глаза Лиды, промямлила:

— С тетей Стешей поговорить надо было бы...

— С тетей Стешей, — передразнила ее Лида и с сердцем выпалила: — Сумрачь несчастная! — Она рванулась было к двери, но у порога остановилась, метнула взгляд на Аню, потом на Веру: — Только попробуйте выйти! Тогда пеняйте на себя!

В словах девушки прозвучала неприкрытая ненависть.

«Что делать? Как избежать обострения с Лидой?» — думала Вера. Но попасть под удар полицаев еще хуже. В тяжелом раздумье прошла бессонная ночь. На рассвете в избу ворвался вислогубый, вытолкнул Веру и Аню на улицу и погнал по поселку в гору, к дому старосты, где уже толпился народ.

С окопных работ они возвратились в сумерки, усталые и разбитые: спину ломило, руки ныли, ладони горели от мозолей. Девушки были рады, что выдержали это тяжелое испытание. Под конец работы Аня было начала сдавать и только с помощью Веры кое-как выполнила норму. Оберфельдфебель, руководивший окопными работами, сквозь зубы прошипел: «Шлехт!» Зато Вере он улыбнулся: «Гут! Зер гут! Корошо!»

Похвала врага была для Веры хуже плевка в лицо. Она была готова ударить лопатой этого долговязого, любезно улыбающегося немца. Но сдержалась, ответила «спасибо». И сейчас, сидя у окна, с гадливостью вспоминала об этом.

Томительно долго тянулось время в ожидании условного стука: сегодня обещал прийти Василий, и они должны договориться с ним о связи, о явках и об условных сигналах опасности. Вера продумала все-все, вплоть до повязывания платка: если лоб открытый, то опасности нет, если же платок опущен на глаза, подходить нельзя: значит, где-то невдалеке опасный человек.

Наконец чуть слышно трижды стукнули в окно. Девушки вздрогнули и насторожились.

— Вася! — встрепенулась Аня.

Стук повторился. Девушки на цыпочках подошли к окну и прильнули к стеклу, но в темноте никого не было видно.

— Ты сиди! — прошептала Вера. — Если что, так я стукну в стенку. — И, крадучись, чтобы не разбудить хозяйку, пошла к двери. Выйдя на улицу, она обогнула угол двора, вышла в огород на тропинку, ведущую к реке. Но там никого не было. Опираясь одной рукой о поленницу, а другой сжимая полено, она заглянула за угол. Вдоль стены кто-то пробирался.

— Стойте! Что вам надо?!

Из темноты послышался голос мужчины.

— Племянниц Устиньи.

— А вы кто будете? — так же тихо спросила Вера.

— Я? Я их дядя.

Вера растерялась: к ним впервые кто-то пришел. «Но зачем? Кто его послал?.. Может быть, провокатор?» — завертелось в ее голове, и она еще сильнее сжала полено и шагнула вперед к незнакомцу. — Зачем вам племянницы?

— Я их дядя, — внушительно повторил мужчина, что напомнило Вере условный пароль. И она ответила: