3 Для характеристики положения в России того времени можно привести несколько выдержек из дневника М. В. Богданович [151]. 25 марта 1880 г. она пишет, что в России поднадзорных 400 тысяч человек (с. 33) ; через год, 14 марта 1881 г.: «Говорят, произведено в городе до 70 арестов, и все более из интеллигентного класса» (с. 49); 29 марта: «Был Сперанский, говорит, что видел имена лиц, которые замешаны в социализме, и их, известных, насчитывается 617 человек» (с. 53); 18 апреля: «Аресты продолжаются» (с. 57); 5 мая: «Много новых арестов» (с. 59),

Софья Васильевна была в это время властно захвачена научными интересами. В ней просыпалось самолюбие человека, который временно зарыл свой талант и забыл о своем жизненном назначении. В письме к мужу она говорит об этом так: «Ты пишешь, совершенно справедливо, что ни одна еще женщина ничего не совершила, но ведь ввиду этого мне и необходимо, благо есть еще энергия, да и материальные средства, с грехом пополам поставить себя в такую обстановку, где бы я могла показать, могу ли я что- нибудь совершить или умишка на то не хватает» [73, с. 171].

Но и за границей жизнь Софьи Васильевны отнюдь не была спокойной. Ее тревожит материальное положение мужа, поэтому она старалась сократить свои расходы. Беспокоила ее и разлука с мужем. Она пишет, что скучает о нем, хочет встретиться, а если он соскучился без нее и без дочери, выражает свою готовность совсем вернуться в Россию.

Когда Вейерштрасс и его сестры пригласили Ковалевскую провести лето с ними в Мариенбаде, то только, «чтобы не обидеть старичков», она согласилась поехать туда с Фуфой на две-три недели. Мужу она сообщает также, что путешествие туда стоит недорого.

Из Мариенбада она посылает ему следующее письмо:

Милый дружок! Вот уж мы четвертый день в Мариенбаде; гу» ляем целый день; окрестности очень хорошенькие; прелестный сосновый и еловый лес и горы в моем вкусе, т. е. не слишком крутые, С годами во мне развиваются наклонности туристки. Как бы я наслаждалась теперь, если бы нам опять пришлось раз путешествовать с тобою. Прежде я ничего не умела ценить, но теперь было бы иначе. Неужели и вправду ты не выберешься из России в августе! Мне так горько это думать, что я почти решалась в таком случае вернуться на зиму домой. Разрешишь ли ты мне только поехать еще месяца на два в Париж, чтобы там, если возможно, привести мою работу к окончанию? Вейерштрассы зовут меня в Швейцарию, но я ни за что не поеду, так как лишь только я вижу перед собой зелень и лес, я работать не могу; а совесть моя разрешает мне тратить твои деньги за границей только под условием быть remothered нр [задохнувшейся] под грудою бумаг. Здесь я дождусь только твоего письма. Пожалуйста, ответь мне поскорее и пообстоятельнее: могу ли я поехать в Париж, где мне там остановиться и через кого ты перешлешь мне в таком случае деньги на следующий месяц?

Фуфа и Марья Дм. блаженствуют. Русских здесь много, и мы с некоторыми уже вступали в разговор, но ни с кем еще настоящим образом не познакомились. Фуфа каталась сегодня на осле (притом сидя верхом по-мужски, так как дамских седел здесь нет) и совсем не боялась. Выйдет из нее Ида Пфейфер (знаменитая

99

4*

наездница.— П. К.), это уже очевидно. Прощай, мой дорогой и ми* лый дружок. Обнимаю тебя крепко. Целую много раз; жду от тебя обстоятельного письма.

Ах, если бы нам скоро свидеться и притом за границей! Страх как хочется повидать тебя. Кажется, уж целый год н§ видались. Напиши мне, как быть; как ты решишь, так мы и сделаем. Вся твоя Софа4.

В другом письме она выражает свою радость по поводу его скорого приезда. «От последнего я просто прыгаю от удовольствия», — пишет она. Однако Владимир Оиуфри- евич не спешил к Софье Васильевне и не звал ее к себе. Сейчас мы можем объяснить это: по мере того как запутывались его материальные дела, он хотел все больше отдалиться от жены, чтобы одному нести бремя материальной ответственности. Но в то время Софья Васильевна не знала этого и приписывала отчуждение Владимира Онуфриевича другим причинам — охлаждению к ней. На это ей намекала Юлия Лермонтова.

В начале 1882 г. Софья Васильевна встретилась с Владимиром Онуфриевичем в Париже; он приехал туда по делам Рагозиных. Супруги собирались вместе поехать в Канн, на юг Франции, чтобы пожить там с семьей Александра Онуфриевича, но поехал один Владимир Онуфриевич; Софья Васильевна осталась из экономии и ждала обратного проезда мужа через Париж. Владимир Онуфриевич послал ей открытку (6 января) из Даруа, о Южной Франции, очень нервную по тону: «Софа, необходимо было ехать, а хорошо, что осталась в Париже, ибо ты будешь станция и point de ralliement [сборный пункт]. Я, вероятно, телеграфирую] тебе сходить к Andre и, взявши с него слово не сообщать сказанного банкиру Gros, поехавшему в Москву, а оставить мне это сообщение, можешь прочесть ему копию с моего письма Торнтону и спросить его мнения. Скажи, что я поехал в Cannes [Канны], чтобы видеть Лорис-Мели- кова и товарища М. Пут. Сообщ. и заручиться их содействием на будущее и на мою train Ярос.-Рыбин. Прощай; умница, что осталась в Париже. Купи финансовой журнал Semain Financ. и познакомься с Улле» [РМ 2].

Но после этого «из Канны уже он написал мне совершенно в другом тоне, а теперь, очевидно, с ним происходит нечто весьма странное»,— пишет Софья Васильевна Александру Онуфриевичу, так как недели две она не име?

4 ЛОА АН, ф. 300, оп. 2, № 76.

100

да от мужа никаких известий и боялась, как бы из-за денег он не попал в беду. «Если бы В. О. решил успокоиться и ограничиться университетом, то мне, конечно, необходимо было бы вернуться в Россию, и это вовсе не было бы так ужасно, если бы только В. О. действительно успокоился и не губил и себя и меня вечными придумываниями» (71, с. 283],—пишет Софья Васильевна дальше. У нее была ясно определившаяся настроенность — работать, и она переставала понимать, в каком состоянии находился Владимир Онуфриевич. Однако она выполняла его поручения и как-то старалась ему помочь. В дневнике 1882 г., в Париже, есть запись: