«Боже мой! Неужели, правда?! Только не разреветься! Только не разреветься!» — Людмила Петровна торопливо встала.

— Пойду приготовлю ужин, — сказала она.

Руки машинально резали хлеб, крошили помидоры, заваривали чай… Ей не надо было смотреть, где стоят чашки — её, Женькина, его. Руки привычно открыли шкаф, достали их, закрыли дверцы. Все было понятно, до ужаса знакомо, автоматически. Сейчас она скажет: «Иди есть», а он ответит: «Сейчас» и придет минут через десять, когда она позовет еще раз… Она всегда думала, что знает о нем все, знает, что он думает или скажет, что его занимает и волнует. А вот, оказывается, не все! Не все… Людмила Петровна стиснула чашку — треск! — и ладоням стало больно от черепков.

— Разбила твою любимую! — это был неверный, качающийся мостик через непонимание, раздражение и недоверие на «ту» сторону.

Евгений Иванович пришел, властно разжал руки, отобрал черепки.

— Прости меня…

— Жалко, — отводя заблестевшие глаза, произнесла Людмила Петровна.

— Ничего… Может, это — к счастью.

Они говорили долго и трудно, всю ночь, до самого рассвета. Говорили о себе, о Лиле и, конечно, о Женьке-раз, и, прежде всего — о нем.

Впервые за много лет им было тяжело друг с другом. И когда наступило утро, они все еще ничего не решили, и можно было начинать разговор сначала…

Высвеченный розовым солнцем город, лежащий сейчас за окном, ничем не напоминал ночной черный, тревожный мир. Предметы приобрели реальность, звуки — адреса: шаркает по асфальту метла, тихо шелестят поливальные машины, гулко хлопают двери подъездов…

Ясное и светлое утро. Но впервые осталось на душе беспокойство, впервые оно не исчезло вместе с темнотой.

— У меня рейс. Пора, — Евгений Иванович отошел от окна.

Людмила Петровна тоже начала собираться. Она всегда провожала мужа. Как-то так повелось у них с самого начала.

— Не надо, — остановил её Евгений Иванович. — Не провожай меня, — и вышел один.

И это тоже было впервые за много лет.

4.

— Что же у тебя не получается? — Евгений Иванович внимательно рассматривал планер. — Толково сделано! — похвалил он. — Сам?

— Ага! — порозовел от удовольствия Женька. — Заносит его влево, а почему, не понимаю.

— И должно заносить. Крыло перекосило, видишь?

Женька вдруг увидел перекос. Как он раньше этого не замечал, ведь сколько раз выверял!

— Что же теперь делать? — огорчился мальчик. — Лагерные соревнования скоро…

— Исправим! — рука Евгения Ивановича потянулись к Женькиным волосам, но вернулась с полдороги. — Первым придет. Обязательно!

Крыло пришлось делать заново. Они расположились в зеленой, увитой вьюнком беседке и принялись за дело. С одинаковым увлечением они строгали планки, сверлили дырки маленьким коловоротом, приклеивали бумагу на решетчатый скелет крыла.

— Нравится? — спросил Евгений Иванович.

Женька доверчиво улыбнулся:

— Мама говорит, что это у меня наследственное.

— Вырастешь, пойдешь в авиацию?

— Нет, — Женька вздохнул. — Летчикам зрение надо мировое иметь. А у меня — «минус три».

— Авиация ведь не только — летчики.

— Я знаю. Я конструктором решил попробовать, — раздумчиво сказал Женька. — Вот только фамилия у меня не подходящая — «Сергеев», — темные бровки озабоченно потянулись друг к другу.

— Это почему же?

— Ну, не назовешь ведь машину «СЕР-1»!

— А если использовать имя?.. Например, «ЖЕС-12», чем плохо?

Женька засмеялся: здорово! Почти, как «МИГ» или «АН»! Озабоченность, огорчение, еще минуту назад бывшие на его лице, сменились неожиданной улыбкой. Она стремительно поселилась на губах, щеках, в глазах. Повеселели даже веснушки. Обычно едва заметные, они вылезли на кончик носа.

Евгений Иванович жадно смотрел на мальчика, вспоминал, искал и находил в нем знакомые, когда-то такие родные, а теперь забытые черты…

— Сколько можно возиться! — в беседку влетела Женька-два. — Мы уже в лес сходили, черники наелись — во! — она приставила руку к подбородку. — Нет, во! — и ладошкой прошлась над макушкой. — Смотрите, какой язык!

— И когда ты научишься разговаривать по-человечески? — притворно строго спросил Евгений Иванович. — Сто слов в минуту! Быть тебе радиокомментатором! — он шутливо дернул дочь за косичку.

Она радостно хмыкнула и прильнула к отцу. Женьке-раз почему-то стало неловко. Он отвернулся и начал поспешно собирать со стола конструктор.

— Ты куда? — поймал его за плечо Евгений Иванович, когда Женька с планером хотел выйти из беседки. — Иди сюда, знаменитый Ж. Сергеев! — и он свободной рукой обнял мальчика.