Ну и, конечно, с нетерпением ожидаю личного знакомства.

Леонид Канторович".

– И толстый, толстый слой шоколада...
– пробормотал я довольно и свернул было письмо, но тут же опять раскрыл и принялся перечитывать, смакуя каждое слово. Улыбка на моем лице продолжала жить своей жизнью, то растягивая рот до ушей, то превращаясь в сардонический оскал.

– Ну, ты даешь!
– папа с восхищением хлопнул себя по колену и с гордостью посмотрел на меня.
– В пятнадцать-то лет! Я думал, что в пределах институтского курса уже все истоптано на сто раз. Да как в голову-то пришло?

– Представляешь, проглядели, - развел я в недоумении руками.
– Нужен был взгляд дилетанта на заезженную тему. А так тут никакой особо высокой математики нет. Можно любому студенту с матмеха объяснить почти на пальцах.

– О-хо-хо... Дела...
– протянул папа и поднялся на ноги.
– Бери письмо, пойдем маму радовать. И, это... Ответ давай вместе писать будем.

Понедельник, 16 января 1978 года, день,

Ленинград, Красноармейская улица.

Класс, в котором наша группа уже не первый год грызла английский, прилепился под школьной крышей, словно ласточкино гнездо - тесное, но уютное. Смотрел он, хмурясь из-под нависающего желоба водостока, прямо на север, и солнечные лучи проникали сюда лишь два-три месяца в году.

Зато из растущих прямо от пола окон открывался панорамный вид на лабиринты ленинградских крыш. Казалось порой, что эта уходящая к горизонту чересполосица ржавых листов хранит в своей памяти все блюзы, что годами выколачивали из жести беспощадные питерские дожди.

Но сейчас все горизонтали зализаны снегом. Лишь кое-где встают на дыбы старые стены и рвут своей темно-желтой охрой это белое безмолвие, словно напоминая нам об особом ленинградском гоноре.

Я высмотрел в этой мешанине маковку колокольни, что пристроил Кваренги к Владимирской церкви, и стал мысленно распределять в пространстве хронотопы: вот тут, правей, скрывается музей Арктики и Антарктики, втиснувшийся в единоверческий храм странной, почти кубической стереометрии. Через квартал от него - фабрика Крупской, и, поэтому, при западном ветре здесь умопомрачительно пахнет шоколадом. Чуть левее же сходятся Пять Углов. Быть может прямо сейчас там, в закусочной "Дрова" на вечно мрачной улице Рубинштейна неторопливо похмеляется еще не уехавший Довлатов.

А вот за той трубой с осыпающейся штукатуркой - последняя квартира Достоевского, и обстановка вокруг нее на редкость соответствующая: у ограды недействующей церкви просят милостыню калеки, отираются у рынка дешевые проститутки, деловито проходит сам рыночный люд - жесткий, тертый жизнью. Забавно получается: это, пожалуй, самый несоветский пятачок города.

– ... Дюха, - развернувшаяся со своей парты Тома потеребила меня за рукав, - ты что застыл?

– А?
– очнулся я от дум.

Взгляд ее был исполнен укоризны:

– Сидишь с остановившимся взглядом, не откликаешься... Смотришь не на меня, - в глубине ее глаз резвились бесенята.
– Я тебя спрашивала, сможешь ли сегодня в семь вечера ко мне зайти?

– Да я и раньше могу!
– сразу воспылал я энтузиазмом, - а что будет? Родители уйдут в театр до полуночи и бабушку с собой прихватят? Ну, наконец-то!

Своего я добился - на Томиных щечках заиграли столь любезные мне улыбчивые ямочки.

Она попыталась принять грозный вид - свела брови и прихлопнула ладошкой по парте:

– Я тебе дам до полуночи!

Я пару раз беззвучно приоткрыл и прикрыл рот, торопливо проглатывая рвущиеся с языка фразы, но это не спасло - пошлая улыбка, растянувшаяся от уха до уха, с потрохами выдавала ход моих мыслей. Томка пару секунд непонимающе ее разглядывала, а потом, сообразив, ярко вспыхнула, словно кто-то повернул выключатель - раз, и запылала, от линии волос на лбу до ямочки на шее.

– Соколов...
– прошептала, в изнеможении роняя голову на руку, - ты невозможен. Я на тебя в комитет комсомола пожалуюсь! И в пожарную дружину!

Я рассматривал случившуюся композицию с законной гордостью Праксителя: сверкала глазами смущенная донельзя Томка, а за ней, на заднем плане, давилась всепонимающей улыбкой Кузя.

– Что, не угадал?
– с фальшью в голосе огорчился я.

– Чуть-чуть ошибся, - съехидничала Тома, а затем, вмиг посерьезнев, добавила, - дядя Вадим хочет с тобой поговорить.

– О!
– невольно вырвалось из меня.

Я приподнял бровь, ожидая разъяснения.

– Понимаешь...
– она куснула уголок губы, что бывало с ней в моменты волнений, - я передала ему твои слова о сценарии и режиссере.