Шрифт:
Последний параграф седьмой главы посвящен последним испанцам, сражавшимся в составе Вермахта или СС. Родригес пишет, что официально испанское участие во Второй мировой войне может считаться законченным в апреле 1944 г. Однако, несколько сот испанцев продолжали воевать, одетые в немецкую форму. Их точное число определить трудно.
Родригес считает также, что можно говорить о добровольном участии в военных действиях лишь относительно небольшого процента оставшихся, несмотря на то что фалангистская литература утверждала обратное. Напротив, возражает он, речь идет о принуждении взять винтовку тех, кто не прошел должного обучения в военных условиях. Он имеет в виду людей, которые служили не в Вермахте, а в СС. Родригес кратко излагает и историю СС и пишет, что перед отъездом из Эстонии часть членов Испанского Легиона, явно симпатизировавших нацизму, была приглашена немецкими офицерами служить в Вермахт, и некоторые согласились. Он определяет три группы таких испанцев.
Первая группа – те, кто рекрутировались в Испании неофициальным образом, авантюристы по духу, иногда даже разыскиваемые полицией. В качестве примера он приводит Лоренсо Оканью, прапорщика, назначенного после своего возвращения в Испанию в милицию в Кастельон де ла Плана, и который после совершения какой – то фальсификации тайно перешел границу и пошел служить в войска СС, в форме которых попал в советский плен в последние дни войны.
Вторая группа – из эмигрировавших в 1941–1945 гг. в Рейх в поисках работы.
Третья – из испанских изгнанников во Франции, часть которых надела немецкую форму под угрозами. Так или иначе, несколько десятков испанцев присутствовали при последних боях в Берлине. Часть из них считала себя пленниками, хотя могла покинуть город за несколько дней до его падения, поскольку любая судьба для них была бы лучшей, чем плен Красной Армии. Родригес частично проливает свет на происхождение интернированных в СССР испанцев «из Германии», указывая, что США и Англия решили репатриировать насильно десятки тысяч лиц российского происхождения и передать их советской стороне. Среди них, – утверждает он, – были и испанцы, принадлежавшие к подразделениям Вермахта и СС (С. 370).
В целом, следует отметить, что книга Х.Л. Родригеса Хименеса раскрывает ряд новых сюжетов в истории Голубой Дивизии, прежде всего, ее внутренней жизни, тесно увязывая ее историю с внутренней и внешней политикой режима Франко.
Судьбы испанских военнопленных немного касаются также испанские авторы Артис Хенер и Хуан Бласко Кобо [54] , на которых мы иногда ссылаемся в дальнейшем тексте.
Почти не упоминает о Голубой Дивизии и совсем не говорит об испанских военнопленных в своих воспоминаниях, изданных на русском языке, Долорес Ибаррури. Она коротко рассказывает о «замаскированном под голубого» Хосе Парре Мойе, который в немецкой форме с красно-желтым знаком Голубой Дивизии разъезжал по прибалтийским республикам с документами на имя офицера штаба Голубой Дивизии Луиса Мендосы Пенья и который должен был участвовать в освобождении из концлагеря попавшего в плен сына Сталина. В связи с блокадой Ленинграда роняет: «Тяжело вспоминать, но в блокаде Ленинграда участвовали подразделения франкистской «голубой дивизии». Коротко рассказывает, что в 1944 г. ее пригласили выступить в Колонном зале на тему «Франкистская Испания – союзник Гитлера», однако не касается содержания своего выступления [55] . Но, как видно из опубликованной тогда же стенограммы этой лекции, она основывалась на показаниях испанских военнопленных. «Фаланга провозгласила «крестовый поход против коммунизма». Ценой огромных усилий ей удалось сформировать свою «голубую дивизию» из деклассированных элементов и фалангистских молодчиков, стремившихся сделать карьеру на службе у Гитлера…» Стоило Совинформбюро на основе показаний испанских солдат, взятых в плен на Ленинградском фронте, разоблачить игру фаланги, как вся мировая печать заговорила об участии Франко в войне и о преступной роли, которую Испания играет по отношению к Объединенным нациям [56] .
54
Artis Gener A. La diaspora republicana. Barcelona, 1978; Blasco Cobo J. Un piloto espanol en la URSS. Madrid, 1960.
55
Ибаррури Долорес, Воспоминания, книга 2, Мне не хватало Испании, М., 1988, С. 63 – 64; 91; 96–97.
56
Испанские пособники гитлеровского разбоя. Стенограмма публичной лекции Долорес Ибаррури, прочитанной 10 мая 1944 года в Колонном зале Дома Союзов в Москве. М., 1944, С. 11, 15.
Участники Голубой Дивизии о себе
В досье документов, посвященных Голубой Дивизии, в коллекции по истории Испании мы обнаружили несколько газетных вырезок из фалангистских газет «Арриба» и «Пуэбло» от 5–9 августа 1942 г., посвященных участию испанцев в боевых действиях на русском фронте [57] . Это статьи Франсиско Мартинеса Гурручаги, Луиса Морсильо Диаса, Х.Г де Убиеты, Пабло Уриарте и Хесуса Ревуэльто Имаса, представленные на литературный конкурс. Для нашей темы более информативны, чем остальные, статьи двух последних авторов. По своим интонациям и общему настрою они, естественно, отличаются франкистским духом, подчеркнутой лояльностью к немцам, умалчиванием о трудностях, кроме холода и дальней дороги. Но в них упоминаются или подтверждаются ряд фактов, о которых говорит и Ридруэхо. Студент университета Пабло Уриарте в «Pueblo» от 5 августа 1942 г. публикует свои «Воспоминания о зимней кампании в России». Приведем несколько отрывков.
57
РГВА (ЦХИДК), Ф. 1425, Оп. 2, Д. 46.
«Студент университета хорошо знал, что не существовало чего-то более непримиримого, чем наша и вражеская концепции мира. И практическую реализацию противоположной концепции мы увидели своими собственными глазами – дорога была открыта ударами тесака и разрушалась не только теми средствами, которыми интеллигенция служила культуре, но также оружием, которым Гений Испании служил ей всегда…
Впечатления, которые я вынес из России, касаются главным образом ее географии (климат, и т. д.), ее политико-экономической организации, этико-религиозных чувств ее жителей и моей собственной жизни в течение кампании.
Пейзаж и климат России были наиболее популярными темами. Я не придерживался ошибочной позиции многих, желавших бросить оружие из-за страданий, которые причинял холод. Наша молодость ему сопротивлялась и побеждала его так же хорошо, как это делали другие народы… Но я могу отметить, что на берегах Ильменя уже с первых мгновений ночного дозора я, сжав зубы, терпел в костях боль от холода.
В том секторе, в котором мы находились, у меня не было возможности вступить в диалог с каким-либо русским интеллектуалом, что представляло бы для меня интерес. Я жил только среди крестьянского населения (в этом регионе имеющего достаточно азиатские черты), простого и неспособного по причине некультурности к разумной критике своей экономико-политической системы. Видны были, однако, пороки этой системы, и не только по нижайшему уровню жизни, который можно было бы вменить в вину климату. Крестьянин, превращенный в функционера, без инициативы и стимулов, несмотря на свою некультурность, превосходно отдавал себе отчет в том, что его лишили «его» прав, и мне рассказывали некоторые бабенки о своих ссорах и претензиях в «колхозе» при дележе урожая, поскольку соседка получила то же количество сена, хотя и работала меньше, и т. д. и т. п.
Русская молодежь не безнравственна, так как мораль ей неизвестна; она просто аморальна, особенно в районах, близких к столицам и имеющих относительную легкость коммуникаций.
Из сельского русского клира (очень некультурного) спаслось несколько старых священников, которые не преследовались, так как коммунистическая партия сочла этих нескольких несчастных неспособными оказывать влияние на кого-либо. И в районах, отвоеванных у марксизма, установился непрочный культ, в котором с жаром участвуют старики и некоторые молодые, привлекаемые любопытством к новизне.
Общее впечатление от кампании, которое я вынес, это еще более уверенное утверждение нашей аутентично испанской – фалангистской – жизни, а также убеждение, что нам остается еще много сделать и что недостаточно быть правым: большевизм ошибочен и однако организовался, несмотря на ошибочность, с таким размахом средств нападения, что опасность, которую встретило в нем Христианство, была бы, пожалуй, непреодолимой, если бы Провидение не противопоставило продвижению большевизма не только бесстрашный дух Испании, но и мощь Германского Рейха».
Хесус Ревуэльта Имас получил премию Голубой Дивизии за статью, озаглавленную «Голубые рубашки в Новгороде», которая была опубликована в «Pueblo» и перепечатана в «Arriba», 9 августа 1942 г. Приведем эту статью в нашем переводе.
«Двенадцатое октября. Прибытие из Испании. На центральной площади Новгородского Кремля, перед бронзовой «историей России» – чудесным монументом прошлого века, который венчается большим ангелом с крестом, – «пыль, пот и железо»; направляемся к передовой линии.
Утром и вечером советские бешено обстреливают артиллерией город. Мы становимся лагерем в нескольких километрах от озера Ильмень. Снег идет уже несколько дней и сейчас много грязи. Однако когда мы ночью входим в Новгород, пушки перестают греметь. Тихими голосами наиболее близкие друг другу солдаты дают последние поручения, обмениваются именами и адресами, и словами – серьезными и спокойными, которыми говорят с ностальгией о той жизни, что проходила в игре в шахматы под грохот войны.
Устало прогуливаемся, покрытые грязью. Рядом течет река, рядом с дворцом князя Александровича (так в тексте – ред), племянника царя, звезды просвечивают в тени трех больших луковичных куполов древнего монастыря [58] . Против него установлен командный пункт батальона. В церкви монастыря почитают широкий плоский камень, который, согласно преданию, спас одного святого монаха из обители, появившись из речного песка, когда монах стал тонуть, и доставив его на другой берег. Раньше со всей России шли пилигримы к этому месту.
Не очень далеко светится огнями фронт. Яркие звезды заполняют ярусы неба, и их мерцание внушает мне и другим: точно так же на нас смотрели Павшие, предшествовавшие вам в дороге; так же, не зная этого, смотрят на нас те, кто остался в Испании, со слезами на глазах и пересохшим от тоски горлом.
Рота прошла столько, что хватило времени для того, чтобы кто-то смог отреагировать шутливо и сказать: «Эта звезда на меня смотрит как свободная комната, которую я вскоре приду занять…»
Когда мы прибыли в окопы, трассирующие пули прорезали ночь, как смертельные мосты, которые наводились от одного человека к другому, от одной смотровой щели к другой, от сердца к сердцу, для того чтобы застыть, в итоге, в своей вечной блестящей бесконечности.
Позади оставался Волхов со своим деревянным затопленным на глубине 50 метров мостом, поверх руин которого текла река. Позади оставался большой разрушенный город Новгород, похожий ночью на кубистский лес – из-за кирпичных дымовых труб, оставшихся после пожара целых районов. За нами оставалась Европа: цивилизация, академии Берлитца, элегантные женщины, салоны, литература, флора и фауна. Против нас – Азия, охваченная ненавистью и смертью в своей кровавой эмблеме из звезды с пятью лучами.
Под голубой бумажной тканью наших рубах наши сердца чувствовали одинаково.
………………………
День за днем, ночь за ночью русские пытаются разрушить линию, которая защищает Новгород, ортодоксальный город ста зеленых куполов и одного золотого, опоясанных стеной Кремля. Постоянными ударами они хотят преодолеть сопротивление. И даже наш родной язык двадцати наций звучал в красных окопах, призывая нас к абсурдному бегству. Одно из самых сильных впечатлений за все время кампании мы испытали в ту ночь, когда после краткого обращения по-испански начали звучать в белой темноте такты «Интернационала». Без предупреждения и сигнала, одновременно, все фалангисты передовой линии ответили «Лицом к солнцу». После этого красные больше не возвращались к пропаганде. Даже не разбрасывали больше эти листовки, красные с одной стороны, желтые с другой, которые, падая на белый снег, составляли наш национальный флаг и напоминали нам о нашей трагической судьбе. С этого времени мы слышали лишь грохот огнестрельных орудий.
Через какое-то время батальон захватил первого советского пленного: испанца… Испанца, который потерял Испанию, разделенную гражданской войной. Испанца, который, столкнувшись со своей Родиной в этой холодной снежной пустыне, мог сказать только два слова: «Убейте меня». Один раз они атаковали наши склады с военными припасами, и вечером иностранное радио сообщило о взятии Новгорода русскими. В другой – ранили часового в секрете. В следующий раз партизаны перерезали нам телефонные линии и убили одного офицера в тылу, или подожгли дом, или бомбили единственный мост, который нас связывал с Главной Квартирой Дивизии.
И много раз на этих передовых мы платили кровавый налог Победе.
Но связка стрел на нашей голубой рубашке освещает каждый день, как солнце, уверенное в себе. Удивляя звездами, ночь проходила над этим миром, оставляя замерзшей жизнь: степь была горизонтальным отражением трагической чистоты; воздух был осязаем, подобно ощетинившемуся ежу, который ранил тысячами льдинок, когда его вдыхали; звуки слов принимали форму бесспорно материальную, с весом и объемом; деревья, оголенные в своем ледяном саване, корчились в странной гримасе неожиданной смерти.
………………………….
Большая луна смотрела сверху. По сравнению с нашим Средиземноморьем, нашим солнцем, как грустна эта лунная страна!
В одной «избе» города жилье оклеено «Правдой» и «Известиями». В гаснущем свете двух керосиновых ламп, перед бумажными цветами, выделяются старинные портреты, на которых большие глаза и монгольские скулы придают таинственную романтичность всему помещению. В углу икона с погасшей лампадой проявляет за золотыми и цветными дымными тенями византийский силуэт Девы Вечной Спасительницы. На другой стене Сталин улыбается мировому пролетариату с передовицы одной из газет, которые покрывают доски стены. Характерные кириллические печатные знаки получают восточное значение, почти библейское, подобно «Мене, текел, фарес», которые представляются в своей непонятной графике неизбежным, ужасным, близким. Окна, сорванные с петель и с разбитыми стеклами, открыты, они словно уничтоженные препятствия, через которые низверглись 40 градусов ниже нуля или вихрь снежной бури. В центре помещения погасшая печь. Сидит, положив голову на холодное железо, старушка. Она кажется заснувшей при чтении, потому что книга валяется у ее ног. Мы окликаем ее, но она не отвечает. Тронутая солдатом, она внезапно падает. Она умерла от холода. Во сне лишилась чувств, поскольку ее члены отвердели в том же положении.
………………………….
Другая «изба». В землянках передовой линии нет дров и очень холодно. Несколько солдат входят в покинутый дом, разбивая в щепки старую мебель. Кто-то направляется к большому шкафу и открывает его. Стоящий труп выпадает оттуда. Никто нам не объяснит, почему находился там этот мертвый человек. В кармане у него была пустая бутылка из-под «водки».
………………………….
Старый госпиталь. В операционной окна распахнуты от взрывов бомб. Следы пулеметных очередей на стенах. На операционном столе нагая женщина с раскрытым животом. Внутренности напоминают окаменевший картон. Кожа цветом и шероховатостью похожа на твердую землю. От нее не пахнет, она как статуя из соли – Новгород, город нетронутых мертвых. На белом пространстве степи черные каракули ворон обозначают присутствие смерти.
………………………….
Только эти голубые рубашки Юга отказываются быть сапфирами».
58
Возможно, речь идет о путевом дворце Екатерины II на Ярославовом дворище, рядом с Антониевом монастырем. – ред.
Еще три работы «бравых бойцов дивизии» были представлены на литературный конкурс, организованный при Министерстве Образования Испании на тему «Воспоминания о зиме в России». Вот отрывки из «Молитвы Голубого Солдата» Флорентино Мартинеса Гурручаги:
«Был декабрь месяц, уже недалеко до Рождественских праздников. Рождественские подарки, которые испанцы посылали своим лучшим друзьям, достигли мало-помалу последней траншеи, где был один солдат в голубой рубашке: статный и светловолосый. Рядом с ним на ветру победно развевалось испанское знамя, касаясь своим шелком потного лба солдата, единственного выжившего в этом отчаянном бою. Снег полностью покрывал землю, формируя кривые и разнообразные капричос….
………………………….
Ни единого сумеречного луча не падало с неба. Зима в России. Грустные краски вечера перешли в глубокую черноту ночи и полностью слились с чернотой бездны, состоящей из сотен трупов, которые красные оставили после своих бесполезных попыток атаки.
………………………….
Был вечер, и поле казалось грязным озером, холодным и несчастным, полным таинственного и глубокого беспокойства под бесконечным молчанием ночи. Ветер предвещал бурю, простирая черные тучи над пустыми полями и монотонно качая немногие деревья, которые еще оставались стоять, и порывы его сопровождались тревожным завыванием.
………………………….
Тысячи и тысячи трупов несчастных большевиков, которые пытались проникнуть в испанские окопы, мало-помалу скрывались в разрастающейся мгле. Иногда над их телами раздавалось подобное пулеметам уханье филинов, их единственных друзей, предвещающих несчастье в этом молчании вселенной. Среди такого дождя, такого снега, такого холода, такого ужаса и такой тьмы стоял в мокром окопе хорошо укрытый солдат Голубой Дивизии, и хотя дом его оставался очень далеко, но сердцем и мыслями он всецело был там.
Он стоял в большой луже воды, пользуясь короткой передышкой, которую дал ему этот счастливый период молчания. Он курил чудесную сигару, которую среди других вещей предоставил ему его благородный тыл.
В глубине небесного свода, покрытого черными тучами, было видно мерцание, спонтанное мерцание звездных знаков. Там, вдалеке и на высоте горы, мерещилась башнеобразная и красивая хижина, вызывающая в памяти какого-то святого и которая с этой высоты поднимала в небо высокую жаркую молитву.
Немного ближе и за спиной нашего доброго солдата умолкла плачущая молитва колокола, который произносил ее меланхоличным голосом. Среди ужасов этой страшной войны молитва живых была возвышенным и жарким напоминанием о мертвых.
До слуха нашего солдата, занятого на коротком отдыхе подарком из тыла, не доходил слабый голос молитвы, но его воображение рисовало сплоченную группу близких, обступивших священника в расшитых траурных одеждах, поющего с хором в маленькой церкви, которую красный гнев оставил стоять… в торжественном Реквиеме…
Мало-помалу зазвучали в голове бравого солдата, как на небе первые звезды, мысли серьезные и воспоминания далекие и дорогие.
Перед его мысленным взором прошли один за другим его товарищи, которые, как и он, испытали гордость, когда, оказавшись в опасности, Родина обратилась к ним; и перед его глазами проходил нескончаемый кортеж с теми, кто погиб, отдав свою кровь за святое дело, которое защищали.
Но разве возможно, чтобы всё закончилось для них? Чтобы они погибли в расцвете молодости? В голове у солдата проносились мысли о Спасителе, который однажды воскресит на земле мертвых, и они увидят своими глазами Нашего Господа Бога.
Наш солдат, погруженный в свои размышления, вынул изо рта сигару, уже наполовину выкуренную. Он несколько мгновений смотрел на летящие в неизвестном направлении тучи и, сбросив каску, которая покрывала его юношескую всклокоченную голову, вознес к небу молитву за тех, кто разделял с ним горе и радость. Несколько слёз, как жемчужины, скатились по щекам романтичного солдата.
Ночь полностью скрыла его черную шинель из легкой ткани; стрекот вражеского пулемета смешался с шумом ветра; послышался жалобный крик совы, похожий на журчание ручья. Листья срывались ветром, плясали в воздухе какой-то мрачный танец, устало падая, как тучи, на пустынную равнину.
Зима в России. холод… снег. болото. Голубая Дивизия… Вставай, Испания!
Ла Поведа».