Девушка запила пряник медовухой, поморщилась, услышав визги, взглянула в раскрытые ставни.

Шумела крупная собачонка с пушистым хвостом. Дети любили играться с ней, кататься, как на настоящем коне. Сейчас с животинкой «игрались» взрослые мужики. Собака вертелась, отскакивала, забивалась в дальние углы, а люди тянулись к ней дрожащими руками. Голодная слюна капала из их приоткрытых ртов.

– Недалек тот день, когда и человек на человека пойдёт, – девушка с радостью поняла, что аппетит пропал, повернулась к Блуду. – Что с мужиками-то нашими и землёй происходит?

– Две сотни голов скотинки подохло, земля окаменела, хоть батогом стучи, а всё зерно и вся мука спорыньей заболели – бывало и лучше, дорогая, бывало и лучше.

Злоба цокнула, посмотрела на улицу, Блуд проследил за её взглядом.

Две подруги, одна из которых была на сносях, медленно шагали к церкви, общались. Злоба засмотрелась на живот беременной и обронила слезу невольно, незаметно. Засмотрелся на выпуклости и Блуд, но только второй девушки, обтянутые блузкой так плотно, что, казалось, при глубоком вдохе, могли бы к чертям разорвать тонкую материю и выпрыгнуть наружу.

Злоба поднялась, привычным жестом потянулась к волосам за спиной, чтобы заплести их перед выходом. Чертыхнулась. Натянула на голову красную кичку и обмоталась узорчатым шарфом, создавая иллюзию того, что шевелюра у неё есть, она лишь прячется под тканью.

– Куда направилась?

– В эти дни уже брусника краской наливается, и я подумала, что…

– Не ври, – последние события подбили дух и темперамент Злобы, поэтому Блуд мог разрешить себе вольности в обращении с женой, которые в иные времена были непозволительными и наказывались телесно. Не прилюдно.

– Найти её хочу, – Злоба опустилась на табурет, вздохнула. – Элизу. Мы с тобой уже толковали о том, что вся хворь, творящаяся в деревне, – её рук дело. И я бы, к чёрту лысому, отбросила в сторону мысли о том, чтобы найти её, но случилось кое-что, мой дорогой… Мне явилась Белая Баба.

– Грёбаная хворь!

– Хотя наврала я тебе, – девушка неосознанно потянулась к прянику. – И до Бабы я хотела увидеть её, а сейчас тем паче мне надо это сделать. И ты меня не остановишь, смекаешь? Я уйду, а ты будешь молчать, как крот, и если назавтра от меня не будет слухов, то… считай себя вдовцом.

– Злоба…

– Умолкни! Я своё уже наплакала ночью, хватит! Просто поцелуй меня и скажи, что любишь.

Он так и сделал.

– А теперь запомни: коли я умру, всё состояние перейдёт к тебе. Бумажка есть, знаю, ты читать не умеешь, но написано там, что всё своё я завещаю мужу. Теперь тебя не обманут. Появятся родственники – гони их метлой, как собак, придёт Святой Отец… вели идти ему в жопу! И твори, что вздумается: пропивай богатство в печали обо мне, расширяй его, живи, как жил. Трахайся с шалавами, как с той, на которую ты засмотрелся…

– Я не…

– Но, – прервала Злоба краснеющего мужа, – люби только меня. Не женись ни на ком. Клянись.

– А если ты вернёшься?

– Клянись! – нетерпеливо взвизгнула девушка.

– Клянусь!

Злоба одобрительно кивнула. Щёки полыхали, дыхание сбилось. Перед тем как выйти, она погрозила мужу кулаком, после чего пчально улыбнулась и стремительно скрылась, оставив растерянного Блуда в светлице.

***

Комаров не было, а кусты словно боялись вставать у неё на пути. Злоба была уверена, что Элиза расчищает дорогу, что мёртвая подруга ждёт её. Но ей лишь показалось: на болоте девушка с громким матом упала в яму гнилой болотистой воды, замаскированную под кочку из пушистого мха. Платье промокло, а кичка с шарфом увязли в топи.

Злоба, чертыхаясь, выползла уже на настоящую кочку, заросшую багульником, задрожала от холода и ненависти к самой себе за то, что поверила в свои же слова: Элиза ждёт её; надо бежать вглубь леса одной; если придётся, то она встретит смерть спокойно и равнодушно.

«Пускай убивает, если посчитает нужным, – лихорадочно озираясь по сторонам, подумала девушка. – Мне не страшно! Если только чуть-чуть… Дрянные болота! Дорогущая одежда полетела к чертям! Ух! Да пусть всё оно летит к чертям, лишь покажись…».

– Элиза! – выкрикнула Злоба, теряя остатки самообладания. – ЭЛИЗА!

– Ну? – шёпот у левого уха.

Кожа стала гусиной. Злоба взвизгнула, машинально отмахнулась, описав рукой полукруг. Поднялась с колен, замерла в полуприседе. Болото окружило её полутьмой, слух улавливал хруст веток, лопающиеся пузыри, а обоняние раздражал смрад тухлых яиц и резких трав, смрад болота – где Элиза?