Окружив деревню, поставив на позицию горный взвод и отрезав пулеметом переправу, дали две, три очереди из пулеметов по деревне, где все мгновенно попряталось.

Тогда один конный взвод мгновенно ворвался в деревню, нарвался на большевистский комитет, изрубил его, потом потребовали выдачи убийц и главных виновников в истязании четырех ширванцев (по точным уже сведениям, два офицера, один солдат-ширванец, писарь и один солдат, приставший к ним по дороге и тоже с ними пробиравшийся). Наш налет был так неожидан и быстр, что ни один виновник не скрылся…

Были выданы и тут же немедленно расстреляны; проводниками и опознователями служили два спасшихся и спрятанных владимировцами ширванских офицера. После казни пожгли дома виновных, перепороли жестоко всех мужчин моложе 45 лет, причем их пороли старики…

Около 8 прибыл отряд Невадовского. С 22-го на 23-е он ночевал на хуторе партизан, что в верстах шести севернее Малеевки. Хуторяне встретили их хлебом-солью, называли своими спасителями, накормили всех прекрасно, лошадям дали фуража до отвала и ни за что не захотели взять ни копейки.

23-го с утра двинулись, сразу оцепили деревню Малеевку конницей. Помешали попытке удрать, поставили орудия и пулеметы на позицию и послали им ультиматум в двухчасовой срок сдать все оружие, пригрозив открыть огонь химическими снарядами, удавив газами всю деревню (кстати, ни одного химического снаряда у нас нет).

В срок все было выполнено, оружие отобрано, взяты казенные лошади; найдены списки записавшихся в красную гвардию — кажется, человек 30. Эти доблестные красногвардейцы после записи, получив деньги и прослужив недельку, дружно все убежали домой. Этих горе-красногвардейцев всех крепко перепороли шомполами по принципу унтер-офицерской вдовы. Вой столбом стоял — все клялись больше никогда не записываться.

Кормился отряд как хотел от жителей даром — в карательных целях за приверженность к большевизму…»

Дроздовский такие действия считал мерами наведения порядка в селениях, которые лежали по пути движения его отряда, который, хотя и терял в небольших боях людей, все же продолжал расти численно. Пока основным пополнением была учащаяся молодежь: гимназисты старших классов, недоучившиеся студенты и юнкера, разъехавшиеся по домам после закрытия училищ или бежавшие в родные места после неудачных антибольшевистских восстаний.

Это было и понятно: семейные приверженцы Белого движения пока предпочитали (часто — на свою голову) оставаться дома, в надежде в более или менее спокойной обстановке переждать смутное время. Но это оказалось смертельно опасным самообманом. Человек, еще вчера носивший на плечах офицерские погоны, пусть даже звездочку прапорщика за доблесть на фронте, становился классовым врагом Советской власти.

Когда красные занимали какой-то город, то с нейтральным офицерством, не пожелавшим служить и в их рядах, скажем прямо, не церемонились. О том свидетельствуют их массовые расстрелы, своего рода «классовая зачистка» буржуазных слоев. Такая практика велась и после окончания Гражданской войны: достаточно вспомнить крымские расстрелы.

Михаил Гордеевич сам по дороге на Дон познавал логику и теневую, оборотную сторону Гражданской войны. Он уже не видел себя в ней в «белых перчатках», то есть романтика первых походных дней сама по себе улетучивалась. И подтверждение тому — его дневниковые записи, навеянные карательной экспедицией под командованием ротмистра Двойченко (кавалерийский эскадрон с двумя конными орудиями) на «красное» селение Фонтанку:

«22 марта, Владимировка.

…В 19 часов вернулась экспедиция Двойченко — нашли только одного главного участника убийств, расстреляли, остальные бежали; сожгли их дома, забрали фураж, живность и т. д.

Оттуда заехали в Долгоруковку — отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность всюду. Вообще, когда приходишь, кланяются, честь отдают, хотя никто этого не требует, высокоблагородиями и сиятельствами величают.

Как люди в страхе гадки: нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ — наглый, безжалостный, полный издевательств против беззащитных, при безнаказанности не знающий препон дикой разнузданности и злобы, а перед сильным такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…

А в общем, страшная вещь гражданская война Какое омерзение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца! Жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев.

Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям. Надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения…