Дядя Тинсли помог мне написать сочинение и заставил меня прочитать его вслух. Кое-что он убрал. Мне нужно было себя подать, сказал он. Он играл когда-то в театральном клубе в Вашингтоне. Дядя Тинсли показал мне, какими жестами что-то подчеркнуть и как использовать то, что он называл «многозначительные паузы».

На следующий день, когда настала моя очередь читать классу сочинение, я не знала, интересно ли это будет детям, и так нервничала, что лист бумаги дрожал у меня в руках. Мне не помогло, что я по совету дяди Тинсли употребляла такие причудливые слова, как «бремя белого человека» и «негрофобия».

Я старалась использовать жесты, которые дядя мне показывал, но забыла о многозначительных паузах. Читала быстро, размахивала руками. Закончив, подняла голову. Ученики перешептывались, что-то рисовали, некоторые даже ухмылялись. Большинство были явно сбиты с толку.

Тинки Брюстер поднял руку.

– Что такое «негрофобия»? – спросил он.

– А тебе и не нужно знать, что это означает. Это слово для тех, кто не любит черных людей, – пискнула Ванесса с задней парты. – Бин, ты просто белая девчонка, которая свихнулась.

Весь класс грохнул.

– Ванесса! – воскликнула мисс Джарвис и обратилась ко мне: – Что ж, ты нашла нечто такое, с чем согласятся все.

Однажды днем мы с Лиз забрались на чердак и стали открывать там сундуки и шкафы, и наткнулись на старую гитару. Мышка пожевала ее гриф, но Лиз пробежала пальцами по ладам и заявила, что звук не такой уж плохой. Когда мы принесли гитару, дядя Тинсли сказал, что это мамина гитара, она появилась у нее в то время, когда ей было столько лет, сколько Лиз сейчас. Мама решила, что станет исполнять народные песни. Сестра отнесла гитару в город, в музыкальный магазин, где продавец натянул новые струны и настроил ее. И теперь Лиз целыми днями, сидя в «птичьем крыле», бренчала на ней.

Мама пыталась учить нас обеих играть на гитаре. Я была безнадежна. Без слуха, заявила мама. У Лиз был талант, но она не воспринимала никакой критики, а мама постоянно указывала ей на ошибки и ставила ее пальцы в правильное положение. Великие музыканты не всегда играли по правилам, говорила она, но прежде чем начать играть не по правилам, правила следует выучить. В общем, мама изводила сестру упражнениями, и в конце концов та сказала:

– Хватит.

Теперь же Лиз просто получала удовольствие, перебирала лады и играла аккорды, слушая песни по радио и соображая, что и как надо делать, но при этом никто не раздражался каждый раз, когда она брала неверную ноту.

Вскоре Лиз решила, что ей нужна другая гитара. В Байлере, в витрине музыкального магазина была выставлена подержанная гитара «Силверстоун» за хорошую цену – сто десять долларов. Продавец сказал, что это была бы выгодная покупка – и Лиз решила купить гитару на те деньги, что лежали у нее на чековой книжке. Я старалась избегать мистера Мэддокса, так что работала там мало, но сестра, которая помогала ему в офисе, отложила на свой счет около двухсот долларов.

В понедельник, вскоре после моего чтения «Негрофобии», Лиз поехала на велосипеде в город, планируя пойти в банк, взять деньги и в тот же день привезти гитару. У гитары был ремешок, и сестра собиралась ехать домой, повесив ее на спину. Она очень волновалась.

Было довольно прохладно, так что можно было видеть свое дыхание. Я надела мамин темно-синий жакет, который нашла на чердаке – он в отличие от большинства вещей не выглядел слишком старомодным, – и собирала перед домом листья в большие кучи. И тут подъехала Лиз. Без гитары.

– Что случилось? – спросила я. – Кто-то уже ее купил?

– Моих денег в банке нет, – сообщила она. – Их взял мистер Мэддокс.

Она поставила велосипед под навес, и мы сели на ступеньки у входа. После похода в банк Лиз поехала к Мэддоксам выяснить, что произошло с ее деньгами. И мистер Мэддокс сказал ей, что снял деньги с ее счета, поскольку процент был слишком низким, и вложил их в государственные облигации, с более высоким процентом, но эти деньги можно будет получить только по прошествии года. Если бы он не был так занят, то объяснил бы ей это раньше. Лиз сказала ему, что хотела взять деньги на покупку гитары, Мистер Мэддокс заметил, что глупо тратить деньги на проходящее увлечение. Большинство детей, желающих играть на музыкальных инструментах, теряют к ним интерес через два месяца, сказал он, и им или их родителям нечего было тратить деньги на эти дурацкие вещи, которые потом валялись в кладовке.

– Просто не могу поверить! – воскликнула Лиз. – Это же мои деньги. Мистер Мэддокс не может диктовать, что мне с ними делать.

Когда Лиз произносила эти слова, из дома вышел дядя Тинсли с половником в руке. Обед был готов.

– Мистер Мэддокс? – произнес он. – Джерри Мэддокс? При чем тут он?

Мы с Лиз переглянулись. Об этом нельзя было говорить дяде Тинсли.

– Мистер Мэддокс не хочет отдавать мне мои деньги, – проговорила Лиз.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы работали у него.

– Это была единственная работа, которую мы смогли получить, – добавила я.

Дядя Тинсли долго, молча смотрел на нас. Потом сел рядом с нами, положив половник на ступеньку, и прижал пальцы к вискам. Я не понимала, был он расстроен или зол, испытывал отвращение или огорчение. Видимо, он испытывал все эти чувства одновременно.

– Нам нужны были деньги на одежду, – объяснила Лиз.

– И мы хотели помочь с расходами, – сказала я.

Дядя Тинсли глубоко вздохнул:

– Холлидеи работают на Мэддокса! Никогда бы не подумал, что до этого дойдет. И вы утаили это от меня?