Дверь судебного зала открылась, и появился Уэйн.

– Почему вы врали? – выпалила я.

– Довольно, молодая леди, – сказал судебный пристав.

Уэйн покачал головой, прикурил и двинулся по коридору к выходу.

– Не возвращайтесь в комнату свидетелей, – сказал судебный пристав, – и не разговаривайте с другими свидетелями.

Я села на скамейку в коридоре. Вскоре судебный пристав открыл дверь в комнату свидетелей.

– Поднимайтесь, мисс, – произнес он.

Лиз встала и пошла за ним. Ни разу не взглянув на меня.

В начале второго двери судебного зала открылись. Лиз вышла из двери с мамой и дядей Тинсли, будто они ее охраняли. Джо и тетя Эл следовали за ними.

– Как там было? – спросила я сестру, но она молча прошла мимо меня.

– Просто отлично, – сказала мама.

– Этот адвокат был очень суров с ней, – добавил дядя Тинсли. – Потом место для свидетелей занял Мэддокс. Он заявил, что уволил вас за воровство, и вы обе делали все это у него за спиной.

– Грязный лгун! – воскликнула я. – Наверное, они этому не поверили.

– Они не знают, чему верить, – усмехнулся дядя Тинсли. – Но мы не должны это обсуждать, пока не закончится суд.

Мы отправились в «Обед Бульдога», заняли столик сзади, под фотографиями футбольных игроков. Вошли адвокаты, судья и заняли столик в середине. За ними следовали присяжные, те сели у стойки. Когда мы взяли меню, появился Мэддокс, он занял столик впереди.

– Тут сидит мешок дерьма! – громко сказала я.

– Тихо, – зашипел дядя Тинсли. – Не надо разговаривать о деле. Хочешь, чтобы присяжные не вынесли никакого решения?

– Как мы можем есть в одном помещении с ним? Меня стошнит.

– Все обедают здесь, – заметил дядя Тинсли.

– Это одна из радостей жизни маленького города, – усмехнулась мама.

После ленча мы вернулись в суд и сидели на неудобных скамейках в коридоре, когда присяжные начали свое обсуждение. Я считала, что они будут долго разбираться с основными данными и обдумывать юридически спорные вопросы, но через час судебный пристав позвал всех в зал. Он сказал мне, что поскольку свидетели закончили давать показания и присяжные вынесли вердикт, судья позволил мне вернуться.

Друг за другом вошли присяжные. Я взглянула на Тэмми Элберт, но она смотрела на судью. Помощник передал ему листок бумаги. Судья развернул его и прочитал.

– Вердикт гласит: невиновен по всем обвинениям, – произнес он.

Тетя Эл открыла от изумления рот, а мама крикнула:

– Нет!

Судья стукнул молоточком по столу.

– Суд закончен.

Мэддокс хлопнул Лиланда Хэйса по спине и стал пожимать руки присяжным. Мы с Лиз сидели и молчали. Я чувствовала себя сбитой с толку, будто мир перевернулся и мы оказались в таком месте, где виноватый был невиновен, а невиновный – виноватым. Как же жить в таком мире?

Дикки Брайсон убрал свои бумаги в папку и подошел к нам.

– В таких делах, как «он-сказал-она-сказала», трудно что-либо доказать, – произнес он.

– Но у нас был свидетель, – возразила я.

– Нет, сегодня у вас не было свидетеля.

Мы сели в машину и поехали по Холлидей-авеню. Я взяла Лиз за руку, но она высвободилась и отодвинулась к дверце. Мама была так возбуждена, что с трудом сдерживала себя. Когда она прикуривала, у нее дрожали руки. Этот адвокат защиты – монстр, сказала она. Какие возмутительные, лживые слова он говорил о ней. И как отвратительно вел себя с ее девочками. С Лиз он обошелся еще хуже. Воображение Лиз и ее творческую натуру использовал против нее же. Обвинял Лиз в том, что она постоянно что-то выдумывала – например, она меняла окончания сказок. Якобы синяки на лице Лиз появились после того, как Тинсли Холлидей ударил ее. Он спросил Лиз об извращенце, от которого мы удрали в Новом Орлеане, потом сказал присяжным, что это свидетельствует о том, что она называет мужчин «извращенцами» без всяких доказательств. Еще адвокат добавил, что два любимых писателя Лиз – Льюис Кэррол и Эдгар Аллан По – сами были извращенцами. Мол, ложь стала привычкой Лиз, наделенной сверхактивным воображением и одержимой идеей извращения – и что это само по себе больше чем легкое извращение. И мама стала говорить, как ненавидит Байлер, город, наполненный провинциалами, деревенщиной и недоумками. Город недалеких людей, ограниченных, с подлой душой, отсталых и предубежденных. Присутствие в зале суда стало самым унизительным испытанием в ее жизни. Мы, а не Мэддокс действительно были в суде в одиночестве, представив суду наши ценности и наш стиль жизни, нашу готовность выйти в мир и делать что-то иное и творческое, вместо того чтобы тратить время в этом больном клаустрофобией фабричном городишке.

– Замолчи, Шарлотта, – пробурчал дядя Тинсли.

– Вот в этом-то и проблема, – усмехнулась мама. – Все предлагают заткнуться и притворяться, будто все в порядке. Маленькая Бин была единственной, кому хватило мужества встать и сказать, что все это ложь.

– Присяжные думали, что лгу я, – тихо промолвила Лиз. – И ничего не произошло. Вы же слышали вердикт. Ничего не произошло. – Она посмотрела в окно. – Была куча лжи или лживая куча? – Лиз вытянула ноги и обхватила коленки. – Тучи лжи или лживые тучи? Тучные ежи или с ежами тучи? Ежовые ножи или ножки ежих? Лживые ежики или у ежиков ножики? Ежик и нож или ложь, ложь, ложь?

– Перестань, пожалуйста!

– Не могу.

Казалось, что день будет длиться вечно, но, когда мы вернулись домой, оказалось, что еще не поздно. Если утро было ясным, то теперь небо заволокло облаками и начался холодный, моросящий дождик. Лиз сказала, что поднимется в «птичье крыло», чтобы побыть одной и подремать. Дядя Тинсли решил разжечь камин в гостиной и попросил меня набрать под деревьями щепок на растопку. Я не смогла найти хороших щепок, потому отрубила немного от двух небольших бревен топориком, который висел на стене.