Шрифт:
— Взгляни, только взгляни, как она вырядилась! — Брайна пожала плечами. — Вся в черном? Почему ты не надела голубое платье? Говорят, что нет…
— Ладно тебе, — перебила ее Гитл, вышла навстречу Сорке и расцеловалась с ней. — Ну, Сорка, как дела? Как же ты выросла, чтоб не сглазить, тебя и не узнать!
Хасиды оживились, сняли тяжелые пальто, разошлись по дому, потирая руки и похлопывая одну о другую:
— Эх, тепло, благодать! Эх!
Они по одному усаживались за стол, тянувшийся через столовую.
Борех в черной капоте из камвольной шерсти с разрезом, в слишком большом бархатном картузе, из-под которого едва виднелось его худое лицо, неподвижно, словно деревянный, сидел за столом.
Сорка равнодушно взглянула на Бореха, будто не понимая, что происходит, и тихо рассмеялась: ей хотелось спросить, у кого он выменял такую шапку.
У кафельной печи стоял юноша, грея спину, и говорил, словно сам с собой:
— Вот это стужа! В синагоге даже вода замерзла!
— Что тут поделаешь? Мы становимся слабее из рода в род. — Резник Шмуэл-Довид, грузный еврей, с поясом поперек огромного живота, шагал по комнате. Вдруг он схватился за печку обеими руками, будто не видя молодого человека, и, покачиваясь, как на минхе [19] , сказал ему: — Что мне мороз? Вот лет тридцать назад… В первый год, когда реб Менделе, да благословенна его память, представился. Мы собрали миньян, наняли извозчика и поехали в Коцк на годовщину. Что вам сказать? Был лютый мороз! В такую стужу даже птицы замерзали прямо на ветках! С нами поехал один коцкий старик, святой Лейбуш его звали. Вот это был богатырь! Теперь таких поискать. Тогда носили репсовые капоты, их уже днем с огнем не сыщешь. Как сейчас помню: сидит Лейбуш в репсовой капоте на вате, борода белая от мороза, усы обледенели, и поет, поет. Мороз такой, что трудно дышать, а тот поет, едет к ребе с напевом. Понимаете? Все коцкие — мастера петь! И только мы въехали в город, он потащил нас в микву. А в те времена, чтоб вы знали, в микве не топили, как сейчас, вода была замерзшая. Лейбуш, недолго думая, пробил дырку во льду и окунулся три раза. И бровью не повел! Нет теперь тогдашнего запала, нет! — закончил резник со вздохом и отошел от печи.
19
Послеобеденная молитва.
— Настоящих хасидов все меньше! — отозвался другой.
— Ну, господа, что мы жалуемся? У нас ведь сегодня два праздника, — сказал резник Шмуэл-Довид и уселся за стол. — Пусть жених и невеста поставят подписи. Сваты, кажется, уже готовы, да?
— Конечно, готовы! — произнес Мордхе, немного растерявшись, и стал шарить рукой в кармане брюк, ища кого-то глазами. — Брайна, можно садиться за стол?
Гости освободили место для невесты, и Сорка, словно речь шла не о ней, улыбаясь, села за стол. Резник достал из нагрудного кармана тноим [20] , водрузил на кончик носа очки, спрятав дужки под пейсами, и принялся читать бойко, как молитву «Ашрей» [21] :
20
Договор о помолвке.
21
Молитва, содержащая псалом 144, которую следует читать три раза в день.
— Ой, яале ваяцмах кеган ротойв, моцо иша, моцо тов… амагид мирейшис ахрис [22] …
Брайна и Гитл стояли с двумя тарелками каждая, глупо качали головами, глядя на мужчин и будто спрашивая: ну что? Уже можно разбивать?
Резник закончил напевом, на который произносят имена десяти сыновей Амана:
— Ой, ве-акойл шорир ве-каём! Ну, жених Борех, ну? Подпишись!
Сорка сидела с пером в руке и ждала, что ей велят сделать.
22
Пусть вырастет и зацветет, как орошенный сад, нашедший женщину, обрел благо… говоря сначала и далее… (иврит).
— Здесь, здесь! — Несколько пальцев разом потянулись к договору, показывая ей, где подписаться.
— Не смущайте невесту! — крикнул резник и ткнул длинным ногтем, которым проверял ножи. — Невеста, подпишись!
Слово «невеста» привело Сорку в смятение. Она сидела, раскрасневшаяся, и смотрела на резника.
— Ну?
— Погоди, Сорка, погоди, — произнесла счастливая Брайна, — слушай меня, подпишись на всех трех языках: на идише, польском и французском, три раза получишь деньги за подпись, ха-ха!
— Верно, верно, — развеселились собравшиеся.
Резник вынул цветной носовой платок с пятнами от табака, один конец дал Бореху, а другой Сорке и крикнул:
— Жених и невеста, подтвердим договор!
— Мазл тов, мазл тов, жених и невеста, мазл тов! — И тарелки полетели на пол.
Борех смущенно дотронулся пальцем до Сорки, чтобы та взглянула на него, кивнул и поздравил ее. Сорка покатилась со смеху, устыдилась, обняла стоявшую рядом Брайну и расплакалась.
— Ой, ей есть от чего плакать, — подхватила Брайна. — Если бы твоей маме довелось дожить… Такая молодая, ой-ой-ой!
Гитл обняла Сорку, поцеловала и надела на нее большую золотую цепочку.
— Вот, доченька, плата за подпись!
Сорка поцеловала Гитл в руку, потом бросилась ей на шею, и женщины вышли в другую комнату.
— Ну, господа, что мы сидим? — сказал юноша. — Мы сами себя обслужим. Давай, Шмуэл-Довид, ведь ты как-никак здесь главный!
Шмуэл-Довид вместе с юношей принесли крупник и разлили его по тарелкам. Гости, обжигаясь, с удовольствием принялись за еду.
— Да, — закряхтел, словно от боли, пожилой хасид, — тноим? Я-то знаю. Хасиды непритязательны!
— Слова, рукопожатия достаточно!
— Нет, — Шмуэл-Довид отер двумя пальцами усы от крупника, — у меня тоже были тноим! И мой отец, да упокоится с миром, был преданным коцким хасидом! Я помню всякое, помню как сегодня: когда святой Лейбуш заводил хоровод, так весь дом ходил ходуном! А как он хлопал в ладоши! Тебя так и тянуло в пляс, на месте не усидишь! Какой азарт, какой запал, теперь не сыщешь! А как он кричал, голосил до самых небес, аж страх забирал! И как вы думаете, что он пел? А ничего!