– Merci.

Это застало Эмиля врасплох.

– За что?

– За то, что не оставили меня.

Эмиль прикоснулся пальцами к руке Гамаша, щелкнул мышкой, и ролик пошел.

Бовуар уставился на экран. Как он и предполагал, это была нарезка из записей с миниатюрных камер на гарнитурах полицейских. Чего он не ожидал, так это четкости изображения. Он думал, что будет большая зернистость, что лиц будет не разобрать, но изображение было отчетливым.

Как и голоса.

– Наш упал! – Голос Гамаша перекрывает звук выстрелов.

– Вот он, вот он, вот он! – кричит Бовуар, показывая на стрелка вверху на галерее.

Раздается автоматная очередь, камера дергается в сторону, потом падает. Картинка с другой камеры: полицейский на полу в луже крови.

– Наш ранен! – кричит кто-то из команды. – Помогите ему!

Вперед выскакивают двое, автоматными очередями прикрывают третьего. Кто-то подхватывает упавшего, оттаскивает в сторону. Потом вид коридора, бег, преследование стрелка по темным переходам и в большое помещение. Взрывы, крики.

Шеф в черном бронежилете прижимается к стене, в руках у него автомат. Стреляет. Так странно видеть Гамаша с оружием в руках, а тем более стреляющего Гамаша.

– Против нас не меньше шести стрелков! – кричит кто-то.

– Я насчитал десять, – произносит Гамаш резким, четким, ясным голосом. – Двух положили. Осталось восемь. Пять наверху, три здесь. Где медики?

– Идут. – Голос агента Лакост. – В тридцати секундах.

– Один нам нужен живым! – кричит шеф. – Одного взять живым!

И тут начинается настоящий ад: пули ударяют в стену, в человеческие тела, в пол, потолок. Все заволакивает серая дымка, воздух наполняется пылью и пулями. Вопли, крики. Шеф выкрикивает команды, полицейские преследуют стрелков из одной комнаты в другую. Загоняют в угол.

Внезапно Бовуар увидел на экране себя.

Вот он отходит от стены и стреляет. Потом спотыкается, падает.

Ударяется о пол.

– Жан Ги! – Крик шефа.

Бовуар увидел себя распростертым на полу, без движения.

Гамаш бежит, кричит:

– Где медики?!

– Здесь, шеф, уже здесь. – Голос Лакост. – Мы идем.

Гамаш хватает Бовуара за бронежилет, оттаскивает за угол. Выстрелы, свист пуль. Повсюду раздаются звуки взрывов, на экране мелькают крупные планы. Встревоженное лицо шефа, он смотрит вниз.

Арман Гамаш смотрел не мигая, но хотелось ему одного – отвернуться. Закрыть глаза, заткнуть уши, свернуться калачиком.

Он снова вдыхал пороховую гарь, запах дыма, бетонной крошки. Слышал бешеные автоматные очереди. Ощущал карабин в своих руках, выплевывающий пули. И выстрелы по нему.

«Бах-бах-бах!» – раздавались взрывы вокруг. Пули ударяли и отскакивали, рикошетировали, свистели. Буря эмоций. Думать, сосредоточиться было почти невозможно.

И на миг он снова испытал то же, что и тогда, увидев лежащего Бовуара.

Он видел себя на экране, как он смотрит на Бовуара, вглядывается в лицо. Щупает пульс. Камера схватывала не события, а ощущения, чувства. Боль на лице Гамаша.

– Жан Ги? – позвал он, и ресницы инспектора дрогнули, веки открылись, а потом сомкнулись снова.

Пули ложились все ближе, и Гамаш, прикрывая Бовуара, оттащил его еще дальше, посадил спиной к стене, расстегнул бронежилет. Его взгляд скользнул вниз, остановился на ране. Кровь. Рванув карман на собственном жилете, Гамаш вытащил бинт, вложил в руку Бовуара, прижал ее к ране.

Склонился к Бовуару, прошептал ему в ухо:

– Жан Ги, ты должен держать руку вот так. Сможешь?

Бовуар снова распахнул глаза, борясь с забытьем.

– Не уходи от меня, – скомандовал Гамаш. – Ты можешь оставаться в сознании?

Бовуар кивнул.

– Хорошо. – Гамаш посмотрел вперед, туда, где шла схватка, и снова на Бовуара. – Медики уже близко. Идет Лакост, будет с тобой через считаные секунды.

Он помедлил и сделал то, что не было предназначено для посторонних глаз и что теперь видели миллионы. Он поцеловал Бовуара в лоб, пригладил ему волосы и исчез из кадра.

Бовуар смотрел на экран широко раскрытыми глазами сквозь пальцы, прижатые к лицу. Он предполагал, что на ролике будут нечетко зафиксированы события. Ему и в голову не приходило, что камеры зафиксируют чувства.