Затемнение

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Рассказчик (в зал). Мы почти не спали и думали только о предстоящем

визите к Ивану Тимофеевичу, долго и тревожно беседовали об чашке чая...

Наконец настал этот вечер, и мы отправились в квартал, где были приняты

самим Иваном Тимофеевичем.

Гостиная в доме Ивана Тимофеевича. Званый вечер в

разгаре. Полицейские в форме браво отплясывают с дамами

кадриль. Иван Тимофеевич вводит Глумова и Рассказчика.

Танцующие удаляются. Из залы слышатся звуки кадрили.

Иван Тимофеевич. Проходите, господа, милости просим. Мы уж тут

давненько веселимся... Музыка, танцы и все такое прочее... Прошу садиться, господа.

Глумов и Рассказчик усаживаются. В гостиную заглядывает

Кшепшицюльский.

Притвори-ка, братец, дверь с той стороны! Мы же тут не танцуем! Постой! Вели

там на стол накрывать! Балычка! Сижка копченого! Белорыбицу-то, белорыбицу-то вели нарезать! А мы пока здесь просидим, подождем...

Кшепшицюльский исчезает, прикрыв за собой дверь.

Ни днем, ни ночью минуты покою нет никогда! Сравните теперича, как прежде

квартальный жил и как он нынче живет! Прежде одна у нас и была болячка -

пожары! А нынче! (Подходит к двери, приоткрывает.)

Там, прилепившись к щелке, подслушивает Кшепшицюльский.

Старается! Водки не забудь! (Плотно прикрыл дверь.)

Пауза.

Да. Так о чем я говорил?

Глумов. Трудновато вам!

Иван Тимофеевич. Да... Вы мне скажите: знаете ли вы, например, что

такое внутренняя политика? Ну?

Приятели в растерянности молчат.

Так вот эта самая внутренняя политика вся теперь на наших плечах лежит!

Рассказчик. Неужели?

Иван Тимофеевич. На нас да на городовых. А на днях у нас в квартале

такой случай был. Приходит в третьем часу ночи один человек - и прежде он у

меня на замечании был. "Вяжите, говорит, меня, я образ правленья переменить

хочу!" Ну, натурально, сейчас ему, рабу божьему, руки к лопаткам, черкнули

куда следует: так, мол, и так, злоумышленник проявился... Только съезжается

на другой день целая комиссия, призвали его, спрашивают: как? почему? кто

сообщники? А он - как бы вы думали, что он, шельма, ответил? "Да, говорит, действительно я желаю переменить правленье... Рыбинско-Бологовской железной

дороги!"

Глумов. Однако ж! Насмешка какая!

Иван Тимофеевич. Да-с. Захотел посмеяться и посмеялся. В три часа ночи

меня для него разбудили, да часа с два после этого я во все места отношения

да рапорты писал. А после того только что было сон заводить начал, опять

разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос

себе отморозил - оттирали, а потом, смотрю, пора и с рапортом. Так вся ночка

и прошла. А с нас, между прочим, спрашивают, почему, да как, да отчего, да

по всякому поводу своевременно распоряжения не было.

Глумов. И это прошло ему... безнаказанно?

Иван Тимофеевич. Злоумышленнику-то? А что с ним сделаешь? Дал ему две

оплеухи да после сам же на мировую должен был на полштоф подарить!

Глумов. Да-а...

Рассказчик. Ай-я-ай...

Иван Тимофеевич. Так вот вы и судите! Ну, да, положим, это человек

пьяненький, а на пьяницу, по правде сказать, и смотреть строго нельзя, потому он доход казне приносит. А вот другие-то, трезвые-то, с чего на стену

лезут? Ну чего надо? А? (Последние слова Иван Тимофеевич почти выкрикнул. В

голосе его прозвучала угроза.)

И приятели, настроившись было уже на мирную беседу, в

испуге вскочили: в этот момент в зале кто-то сел за

рояль и зычный голос запел:

"Вот в воинственном азарте

Воевода Пальмерстон

Разделяет Русь на карте

Указательным перстом!"

Иван Тимофеевич. Садитесь, господа!

Глумов. Кто это?

Иван Тимофеевич. Брандмейстер наш, Молодкин.

Глумов. Господину Молодкину в соборе дьяконом быть, а не

брандмейстером.

Иван Тимофеевич. Да вот стал брандмейстером! Во время пожара младенцем