есть не говорили, а чувствовали: кого, бишь, это недостает? Ан ты... вот он!

Слушай же: ведь и у меня до тебя дело есть.

Балалайкин (смотрит на часы). У меня есть свободного времени... Да,

именно... Три минуты я могу уделить.

Иван Тимофеевич. Скажи: ты всякие поручения исполняешь?

Балалайкин. Всякие. Дальше.

Иван Тимофеевич. Жениться можешь?

Балалайкин. Это... зависит!

Иван Тимофеевич. Ну, конечно, не за свой счет, а по препоручению.

Балалайкин. Мо... могу!

Иван Тимофеевич. Так видишь ли: есть у меня приятель, а у него особа

одна... вроде как подруга...

Рассказчик. Штучка!

Балалайкин. Душенька то есть?

Иван Тимофеевич. Штучка, душенька... Не знаю, как там по-твоему... И

есть у него желание, чтобы эта особа в законе была... чтобы в метрических

книгах и прочее... словом, все чтобы как следует... А она чтобы между тем...

Балалайкин. С удовольствием, мой друг, с удовольствием!

Иван Тимофеевич. Ну-с, так что ты за это возьмешь? Она ведь, брат,

по-французски знает!

Балалайкин. Прежде нежели ответить на этот вопрос, я с своей стороны

предлагаю другой: кто тот смертный, в пользу которого вся эта механика

задумана?

Иван Тимофеевич. Ты прежде скажи...

Балалайкин. Нет, ты прежде скажи, а потом и я разговаривать буду.

Потому что, ежели это дело затеял, например, хозяин твоей мелочной лавочки, так напрасно мы будем и время попусту тратить. Я за сотенную марать себя не

намерен.

Иван Тимофеевич (после паузы, значительно). Ежели я назову Онуфрия

Петровича Парамонова - слыхал?

Балалайкин (он ошарашен, но быстро нашелся и по привычке соврал).

Намеднись даже в картишки с ним вместе играл.

Иван Тимофеевич (Рассказчику). Врет.

Балалайкин. Сколько?

Иван Тимофеевич. Что - сколько?

Балалайкин (без смущения). Сколько господин Парамонов на эту самую

"подругу" денег в год тратит?

Иван Тимофеевич. Как сказать... Одевает-обувает... ну, экипаж,

квартира... Хорошо содержит, прилично! Меньше как двадцатью тысячами в год, пожалуй, не обернешься. Ах, да и штучка-то хороша!

Балалайкин. А принимая во внимание, что купец Парамонов меняло, а с

таких господ за уродливость и старость берут вдвое, то предположим, что

упомянутый выше расход в данном случае возрастает до сорока тысяч...

Иван Тимофеевич. Предполагай, пожалуй!

Балалайкин. Теперь пойдем дальше. Имущества недвижимые, как тебе

известно, оцениваются по десятилетней сложности дохода; имущества движимые, как, например, мебель, картины, произведения искусства, подлежат оценке при

содействии экспертов. Так ли я говорю?

Иван Тимофеевич (неуверенно). Так-то так, да ведь тут...

Балалайкин. А в смысле экспертизы самым лучшим судьей является сам

господин Парамонов, который тратит на ремонт означенной выше движимости

сорок тысяч рублей в год и тем самым, так сказать, определяет годовой доход

с нее...

Иван Тимофеевич (внимательно слушая рассуждения адвоката). Не с нее, а

ее...

Балалайкин. С нее или ее - не будем спорить о словах. Приняв цифру

сорок тысяч как базис для дальнейших наших операций и помножив ее на десять, мы тем самым определим и ценность движимости цифрою четыреста тысяч рублей.

Теперь идем дальше. Эта сумма в четыреста тысяч рублей могла бы быть

признана правильною, ежели бы дело ограничивалось одною описью, но, как

известно, за описью необходимо следуют торги. Какая цена состоит на торгах -

это мы, конечно, определить не можем, но едва ли ошибемся, сказав, что она

должна удвоиться. А затем цифра гонорара определяется уже сама собою. То

есть восемьдесят, а для круглого счета сто тысяч рублей. (Смотрит на часы.) Я уже опоздал на целую минуту. Затем прощайте! И буде условия мои будут

необременительными, то прошу иметь в виду! (Раскланявшись, уходит.)

Иван Тимофеевич стоит как опаленный. Рассказчик близок к

отчаянию. Именно вследствие этой отчаянности он обретает

чуть ли не балалайкинский дар речи.

Иван Тимофеевич. Сто тысяч...

Рассказчик. Иван Тимофеевич! Сообразите! Ведь это дело - ведь это такое