в корзине был найден. На пожаре, говорит он теперь, я свет увидел, на пожаре

и жизнь кончу. И вообще, говорит, склонности ни к чему, кроме пожаров, не

имею. А голос есть, это действительно.

Рассказчик. Брандмейстеру, друг, такой голос тоже ой как нужен! И поет

хорошо.

Глумов. Прекрасный романс! Века пройдут, а он не устареет!

Иван Тимофеевич. Хорошо-то оно хорошо, слов нет, а по-моему, наше

простое молодецкое "ура" - за веру, царя и отечество - куда лучше! Уж так я

эту музыку люблю, так люблю, что слаще ее, кажется, и на свете-то нет!

(Подходит к двери, открывает ее и приглашает стоящих наготове в дверях

Прудентова и Молодкина.) Прошу, господа.

Прудентов и Молодкин входят.

Знакомьтесь, господа.

Молодкин. Молодкин, брандмейстер.

Глумов и Рассказчик аплодируют.

Прудентов. Прудентов, письмоводитель.

Иван Тимофеевич. Садитесь, господа. (Делает знак Прудентову начинать.)

Пауза.

Прудентов (словно демонстрируя продолжение разговора). Да... А я

все-таки говорю, что подлино душа человеческая бессмертна!

Молодкин (возражает явно для формы). Никакой я души не видал... А чего

не видал, того не знаю!

Прудентов. А я хоть и не видал, но знаю. Не в том штука, чтобы видючи

знать - это всякий может, - а в том, чтобы и невидимое за видимое твердо

содержать!

Молодкин. Как же это: не видючи знать?

Прудентов. А вот так! (Как бы между прочим обращаясь к Рассказчику и

Глумову.) Вы, господа, каких об этом предмете мнений придерживаетесь?

Рассказчик (оробев). Я?

Прудентов. А хотя бы и вы.

Рассказчик (растерянно). Мда... Душа... бессмертие...

Глумов (поспешил на выручку приятелю). Для того чтобы решить этот

вопрос совершенно правильно, необходимо прежде всего обратиться к

источникам. А именно: ежели имеется в виду статья закона или хотя

начальственное предписание, коим разрешается считать душу бессмертною, то

всеконечно сообразно с ним надлежит и поступать; но ежели ни в законах, ни в

предписаниях прямых в этом смысле указаний не имеется, то, по моему мнению, следует ожидать дальнейших по сему предмету распоряжений.

Рассказчик. Вот так!

Иван Тимофеевич. Следует ожидать...

Глумов. Дальнейших по сему предмету распоряжений.

Иван Тимофеевич (потрепал Глумова по плечу). Ловко, брат. Ловко.

(Прудентову.) Продолжайте.

Прудентов. Ну-с, прекрасно! А теперь я желал бы знать ваше мнение еще

по одному предмету: какую из двух ныне действующих систем образования вы

считаете для юношества наиболее полезною и с обстоятельствами настоящего

времени сходственною?

Молодкин (поясняя). То есть классическую или реальную?

Прудентов. Да!

Рассказчик. Я?

Молодкин. Да.

Рассказчик. Мы как-то... Классическая... она... реальная.

Глумов (снова нашелся). Откровенно признаюсь вам, господа, что мы даже

не понимаем вашего вопроса.

Рассказчик. Да!

Глумов. Никаких я двух систем образования не знаю, а знаю только одну.

И эта одна система может быть выражена в следующих словах: не обременяя

юношей излишними знаниями, всемерно внушать им, что назначение обывателей в

том состоит, чтобы беспрекословно и со всею готовностью выполнять

начальственные предписания! Если предписания сии будут классические, то и

исполнение должно быть классическое, а если предписания будут реальные, то и

исполнение должно быть реальное. Вот и все. Затем никаких других систем - ни

классических, ни реальных - мы не признаем!

Рассказчик (победно). Не признаем!

Иван Тимофеевич (торжественно, почти шепотом). Браво! Превосходно!

Теперича, если бы сам господин частный пристав спросил у меня: "Иван

Тимофеев! Какие в здешнем квартале имеются обыватели, на которых в случае

чего положиться было бы можно?" - я бы его высокородию, как перед богом на

Страшном суде, ответил: вот они!

Глумов и Рассказчик с видом оперных премьеров

раскланиваются во все стороны.

(Подняв руку, что означает, что он еще не кончил.) Я каждый день буду бога