Когда она снова подняла голову, их след простыл.

Тени начали выползать из-под кустов, словно пугливые животные, которых приходилось выманивать наружу. Задул свежий, но теплый ветер. Теплая погода благотворно действовала на ее суставы, измученные ревматизмом; врач Бургойн предписал ей как можно чаще бывать на солнце и остался доволен результатом. Ее колени и локти стали лучше сгибаться, и только пальцы по-прежнему беспокоили.

– Скоро вы снова сможете ездить верхом, – сказал он.

– Если мне разрешат, – ответила она. – Пока что мне мало пользы от этого.

– Это может измениться в любой момент. – Он выразительно приподнял бровь.

Мария была тронута энтузиазмом, пусть даже неоправданным.

– Ах, мой друг! – с улыбкой воскликнула она. – Я благодарна Богу за вашу непоколебимую надежду!

В сумерках Мария открыла маленькое окно в алькове, служившем ее молельней, и впустила летний воздух. Она оперлась на подоконник и глубоко вздохнула. Природа вокруг старого фамильного особняка полнилась вечерними звуками. В пруду раздавалось пение лягушек; утробное кваканье старой лягушки-быка то и дело перекрывало хор более высоких голосов. Ей говорили, что в этом пруду растут большие кувшинки с восковыми белыми лепестками, но ей не разрешали ходить туда… даже если бы она смогла дойти.

«Пожалуй, если бы мне разрешили, то я бы дошла, – подумала она. – Что хуже, заключение или болезнь и немощь? Думаю, что я смогла бы дойти туда сегодня ночью, даже сейчас. Если бы кто-то смог прогуляться со мной, кроме призраков».

Призрак Босуэлла в полях…

– Если бы я знала, что ты будешь там, любовь моя, то встретилась бы с тобой даже в таком состоянии, – прошептала она.

Мария не знала, чему верить, когда думала о призраках. Иногда она ощущала присутствие Босуэлла рядом с собой так же четко, как во плоти; в другое время она радовалась, что он не может видеть, какой она теперь стала. И то и другое не могло быть правдой одновременно. Либо он видел ее, либо уже не видел ничего.

В последнее время она все больше жаждала того момента, когда они смогут воссоединиться; тогда она будет не сломленной и больной, а здоровой и сияющей, омытой лучами радости. Это видение укреплялось, пока не стало для нее такой же реальностью, как поля, расстилавшиеся вокруг ее темницы.

Зажженные фонари развесили на стенах, и среди высоких деревьев Мария видела быстрые мечущиеся тени летучих мышей. Их стремительный и беспорядочный полет сильно отличался от птичьего. Она слышала, как они шуршат в круглых башнях старого замка, где устраивались на дневной ночлег, и их резкий неприятный запах ощущался в воздухе.

Позднее снаружи взойдет луна, отражающаяся в пруду, и запоют соловьи. Мария пообещала себе вернуться к окну и посмотреть на это.

Где-то посреди ночи, когда природа замерла в оцепенении, она проснулась и продолжила бдение. Ущербный полумесяц уже поднимался над вершинами деревьев.

«Даже луна стареет», – вдруг подумалось ей.

– Моя добрая госпожа, – прошептал чей-то голос на ухо Марии. Она проснулась и увидела Джейн Кеннеди, склонившуюся над ней. Там, где была луна, уже восходило солнце, окутавшее туманный пейзаж золотистой дымкой.

– Вы слишком много молитесь, – сказала Джейн, покосившись на маленький алтарь с распятием.

– Нет, недостаточно много, – возразила Мария.

– Вы пойдете со мной погулять в саду после завтрака? – спросила Джейн.

– С радостью, – ответила Мария.

Переодевшись в легкие платья, они отправились на утреннюю прогулку. На этот раз вокруг не было признаков Паулета или мужчины с лицом, обезображенным оспой. Джейн взяла перья, чернила и бумагу; в последнее время она занималась зарисовками цветов и птиц. Мария захватила дневник в кожаной обложке, где время от времени продолжала записывать свои мысли и стихи. Иногда она на целые месяцы забывала о нем, а потом внезапно испытывала желание написать о том, чем занималась в течение дня. Между ними был установлен негласный обет молчания: Джейн никогда не спрашивала ее, о чем она пишет, и не мешала ей. Сад в Чартли заложили на новый европейский манер: длинные прямые каналы, статуи языческих богов и богинь по обеим сторонам аллеи, засаженной вечнозелеными растениями, мраморные фонтаны и гроты. В одном конце находился двухэтажный павильон, в центре которого была воздвигнута искусственная гора с лестницей и статуей Зевса на вершине в подражание горе Олимп. План сада составил молодой Роберт Деверо, граф Эссекский, который, судя по всему, являлся живым воплощением последних модных веяний.

«Странно находиться в доме незнакомого человека во время его отсутствия, – подумала Мария. – Это похоже на Психею, жившую в таинственном доме своего невидимого мужа». Молодому графу Эссексу недавно исполнилось двадцать пять лет; все шептались о нем, предвещали ему великое будущее и говорили: «Он молод и выказывает блестящие таланты…»

«Но когда мне было двадцать пять лет, мое правление уже закончилось. У меня не осталось никаких шансов, и никто не сказал: «Она еще молода…» Нет, меня осудили и сочли недостойной. Взойдя на трон еще в девятнадцать лет, я лишилась его, будучи моложе Елизаветы в тот день, когда она взошла на престол Англии. Если бы я только могла приступить к управлению страной в двадцать пять лет вместо того, чтобы потерять трон в этом возрасте…»

Мария посмотрела на пыльную, аккуратно подстриженную живую изгородь по краям сада, напоминавшую оторочку мундира. Костюм графа Эссекса. «Что ж, молодой человек, желаю вам успеха, – подумала она. – Постарайтесь как можно дольше откладывать свое участие в придворных интригах. Но юность не умеет ждать, иначе она не была бы юностью».

Подул легкий бриз, который принес аромат свежескошенной травы с полей. Две белокрылые бабочки танцевали в воздухе. Высоко над ними в светло-голубом небе виднелся слабый силуэт луны, такой бледный, что он едва угадывался.