Реакция матери и врачей прибавилась в варево самоанализа Имтизаль, и вскоре в её аутичном мрачном сознании появилась та самая идея, которую в неё уже почти семь лет пытались вживить все окружающие: идея общения. И примерно тогда она впервые начала говорить с кем-либо, кроме семьи и Джексона, она впервые начала отвечать на вопросы воспитателей и докторов, поразительно кратко и безрадостно, но всё же отвечать, впервые стала смотреть им в, а не сквозь глаза и впервые начала подавать надежды на своё исцеление. На самом деле она не исцелялась: она умнела. Она по-прежнему мечтала стать невидимкой, но теперь поняла, что чем больше она будет замыкаться в себе и игнорировать людей, тем больше внимания будет сосредоточено на ней. Единственной её целью было заставить окружающих хоть немного перестать о ней заботиться.

Когда Ими было уже восемь, Джексон исчез. Она так никогда и не узнала, что с ним случилось, хотя могла бы, если бы спросила кого-нибудь из врачей или воспитателей: он перешёл в другую возрастную группу.

Следующий этап был уже примерно в это же время, и начал его тот самый Сэмми. Потом появлялись и другие агрессивные дети, которые пытались притеснять Имтизаль и самоутверждаться за её счёт, и заканчивалось это всегда плохо. Пришлось Алие, воодушевлённой Джексон-прогрессом и опасавшейся новой волны замкнутости, забрать дочь из ранчо и водить её туда всё реже и реже.

И примерно в это же время Имтизаль узнала, почему так отличается от всей своей семьи. Она просматривала семейные альбомы и как-то обратила внимание на то, что на фотографиях летом её года рождения Алия не беременна. Ими поставила вопрос ребром и впервые применила на родителях своё оружие: бесчувственный и безучастный взгляд. Алия смущённо пыталась придумать правдоподобное объяснение, но, в конце концов, окончательно сбилась под мёртвым всезнающим взглядом и рассказала дочери правду. На всякий случай, Ими сделала то, что делала крайне редко: обняла мать. Только для того, чтобы всё оставалось по-прежнему и её, Имтизаль, не беспокоило и не нервировало никакое напряжение в каком-либо члене семьи. Ими не расстроилась: единственным, что она испытала, было успокоение. Теперь несходство с семьёй выглядело логически объяснимым, больше ничего не требовалось.

Ими резко отличалась от семьи не только характером, но и, разумеется, внешностью. Единственное, что у всех шестерых было одинаковым – это цвет волос. Одинаковые шатены, они со спины действительно походили на кровных родственников, но лицом – нет. Джафар был смуглым, Омар тоже, на этом их сходства с Имтизаль заканчивались, а остальные дети и Алия и вовсе отличались бледностью, редкой для южан. Цвет глаз у всей семьи был карий. Только у Каримы глаза были зелёными, но такими тёмными, что их несложно было принять за карие. У Имтизаль же – серые. Не голубовато-серые, не зеленовато-серые и не хамелеон: они всегда были одного и того же мутного, грязного и блёклого цвета. За счёт смуглости кожи они казались совсем бесцветными и, как отмечали очевидцы, светлели, когда Имтизаль злилась. Возможно, им так казалось, потому что смотреть в глаза разъярённой Имтизаль – психологический мазохизм. И черты лица её сильно отличались, не было в них мягкости, присущей внешности остальных членов семьи: у Имтизаль чётко выступали скулы, нос был слишком прямой и широкий, губы странно полные и с нечётким контуром. Она никогда не была красавицей, вся она выглядела грубовато, особенно, когда выросла: сухая, с проступающими прожилками и крупными костями, вся поджарая, спортивная, в ней будто совсем не вырабатывался жир. В детстве у неё ещё не было такого обилия мышц, как позже, и она всегда выглядела очень худощавой, неправильной и тонкой, похожей на тень. Она очень походила на своего деда-хирурга, только об этом, конечно же, никто не знал. И совершенно не походила даже на приёмного отца, чья внешность, в общем-то, тоже была далеко не женственной и не мелкокостной. Он тоже не обладал классическими чертами, но его необычайно красила доброта: всё его несовершенное и странное лицо обретало благородные линии под действием внутренней согревающей харизмы. Омар был копией отца, но намного красивее – сказывались материнская гены. Имем и Карима были похожи на мать и оба росли неистово красивыми. Неприлично красивыми. Особенно Карима. Иными словами, привлекательностью были наделены все кровно связанные члены семьи, благородной и экзотической одновременно: густые волосы, пышные ресницы, красивая и чёткая линия бровей. Имтизаль же подходила под выражение «в семье не без урода». Она выглядела необычно и даже странно, но её внешность отталкивала скорее не из-за эстетических несовершенств – они смотрелись, наверное, даже интересно, – а из-за холодности, которая испарялась и разлеталась на приличный радиус; Имтизаль будто вечно ходила в облаке жидкого азота, от чего люди обыкновенно предпочитали обходить её стороной, чтобы не терять чувство тепла и комфорта. Она не была безобразна, она могла бы даже показаться кому-то по-своему притягательной, если бы держалась не так враждебно, если бы улыбалась и если бы переняла родительскую филантропию.

И если бы не было такого контраста с сестрой. Неподражаемо красивой сестрой.

Конфликт с сестрой зародился уже тогда, когда у детей хоть в теории может возникнуть конфликт. Карима была единственная, кого не интересовали особенности Ими и которая считала, что имеет право залезать к сестре в манеж. У Каримы не было злых провокационных умыслов: она искренне полагала, что поступает справедливо и безобидно. Таким экспериментатором-авантюристом она осталась до сих пор. С Ими тогда всё заканчивалось либо дракой, либо истерикой, но Карима всегда выходила сухой из воды с искренним выражением непонимания и огорчения на лице.

Подсознательно Ими невзлюбила сестру ещё и прежде. Наверное, Карима испытала холод к холодной сестре тоже прежде, но обе они были ещё маленькими, чтобы это понять.

Между ними всегда жила конкуренция. Имтизаль очень привязалась к братьям, и те отвечали ей взаимностью. Не ускользнуло это и от Каримы. Не ускользнула от неё и озадаченность родителей, их забота о странной дочери. Нельзя утверждать, что Карима умышленно отбивала у сестры семью, но для Имтизаль всё выглядело именно так: каждое появление Каримы Ими воспринимала с угрюмой злостью, особенной злостью – злостью, вызванной лицемерием. Ими видела сестру не так, как все. Ими считала Кариму глупой, крайне глупой, двуликой, неискренней и наигранной; наверное, потому что ей самой никогда не была присуща (даже во взрослой жизни) даже отдалённая форма кокетства. И поскольку Имтизаль не могла никогда понять жеманство, она всегда приписывала его к самовлюблённости и лицемерию.

Конкуренция была внутренней и внешне никогда не проявлялась, потому что ответных ходов Ими никогда не предпринимала. Она не знала, что такое ревность. Её любовь к семье всегда была какой-то сверхплатонической, сверхвнутренней и бесконтактной: Ими не испытывала никакой необходимости в общении с братьями или родителями, и общалась с ними только по их инициативе. Самой же ей всегда было достаточно только знать, что родные люди где-то рядом и с ними всё в порядке; только видеть их и иметь возможность держать их в поле своего зрения.

Трогательны были отношения к ней братьев, которые всегда очень яростно защищали сестру, если кто-то из детей друзей семьи (или из самих же друзей) посягал на её личное пространство и зону комфорта. Не менее трогательно за них вступалась она (в чём, впрочем, необходимости никогда не было), если у мальчиков доходило дело до драки. Когда же братья ссорились друг с другом, снова появлялась она и садилась где-то поблизости, с ужасом смотря на территорию риска, и, чаще всего, они оба быстро притихали, лишь бы не пугать сестру и лишь бы она не нервничала.