Только скальная гряда!

Он скользит на косогоре,

Но назад — ни на вершок!

Зорко смотрит пастушок

И высматривает море.

Вдалеке, возле холма,

Будто расступилась тьма:

Виден холм второй, живой —

Он с ногами, с головой,

Подвывает он, топочет,

Горный кряж разрушить хочет.

Вот присмотрит на углу

Подходящую скалу,

И, рассудку вопреки,

Разломает на куски:

Уж как сможет — на два, на три.

Это — страшный Сфармэ-Пятра!

Ничего кругом не слышит,

Раскаленным паром дышит,

И вокруг него недаром

Снег кипит горячим паром,

Всё туманом пеленая,

Точно баня там парная.

Съехал Андриеш в долину,

Ободрав о камни спину.

Всё осколки да щебёнка —

Невеселая сторонка!

«Великан, сойди с пути

На прохожих не пыхти!» —

Крикнул Андриеш без страха.

Бросил великан с размаха

Камень и промолвил тяжко:

«Брысь отсюда, таракашка!»

И опять, в жару немалом,

Возвратился к черным скалам,

Вновь ломать их стал со злобой

И ретивостью особой.

Пастушонок же тогда

Понял: тут, видать, беда,

Спорь с колоссом иль не спорь

У него, как видно, хворь!

Озаботясь не на шутку,

Вынул из котомки дудку,

И туман долины знойной

Огласился чистой дойной!

Великан оторопел,

Бел от страха стал, как мел.

Вздрогнул — видно, не впервой

Слышит дойну, — и челом

Вдруг поник каменолом,

Словно человек живой!

Он не то чтоб зачарован,

Но к сраженью не готов он,

И, возможно, вероятно,

Великану песнь приятна.

Он ведь даже и без злости

Поломал бы парню кости:

Утихают боль и злость,

Коль в мученьях воет гость!

Взять бы этого нахала

(С остальными так бывало)

Оборвать за лапкой лапку,

Скомкать бы его, как тряпку,

На него дохнуть огнем,

На заблудшего придурка,—

То-то запечется шкурка

Славной корочкой на нем!

Отчего б не сделать так?

Медлит великан-чудак,

Он встревожен не на шутку,

Слушает пастушью дудку,

Не спешит обрушить месть,

Тих и благостен невесть

Отчего, скажи на милость,

Что с крушителем случилось?

Звонкой дудки волшебство

Укротило, знать, его!

Видно, о родимом доме

Брезжит память в камнеломе:

Песнь родимого села

Так же бы звучать могла!

На валун присел верзила.

Дойна в воздухе скользила, —

Великан притих, примолк:

Видно, в дойнах знает толк!

Рот раскрыл от изумленья,

Жаром дышит на каменья;

Раскаляясь добела,

Лавою течет скала, —

Бедный, видно, невиновен,

Что пыхтит, как сто жаровен,

Что живет, внутри храня

Клокотание огня!

Так недолго перегреться.

Андриеш поспешно — шасть!—

Взял гостинец Балтареца

И гиганту сунул в пасть

Тот гостинец превосходный —

Это воздух был холодный!

Ох, и ловок же пастух,

Словно в цирке иль в театре!

И огонь у Сфармэ-Пятры

Тут же в животе потух!

Безо всяких докторов

Тут же стал гигант здоров!

А пастух, на великана

Глянув, понял: как ни странно,

Он, конечно, несуразен,

Но совсем не безобразен!

И промолвил он: «Привет!

Жалоб, я надеюсь, нет?

В холодке тебе не плохо?»

«Кто ты, странник, кто ты, кроха?»

«Я не жулик и не плут,

Андриеш меня зовут,

Не пыхти-ка ты со зла,

Мама имя мне дала…»

И внезапно… Ой, да что же?

Вдруг по великаньей роже

Потекли потоки слез,

Будто зарыдал утес.

И любому сразу видно —

Великану больно, стыдно!

Не ошибка ль? Что с верзилой?

Слезы с непомерной силой

По щекам, от пыли серым,

Льются, будто водопад,

Слезы горькие скользят,