– Ну, мама! Ну, подожди! Самое интересное показывают!

Мама очень сердится:

– Не «нукай»! Я тебе не лошадь! Забыла спросить: когда мне можно говорить, а когда молчать! Спрашивают – значит, отвечай! Погладила, говорю?! На меня смотри! Я с тобой разговариваю!

Кинотеатр совсем недалеко от дома. Метрах в двухстах. Обычно они всей семьёй ходят на просмотры, не зная названия фильмов. Когда дают два первых звонка, папа вдруг говорит:

– Пашлы в кино! (Пошли в кино!)

Они с Сёмкой радостно скачут вокруг него. Мама надевает пальто прямо на домашний халат и они, опаздывая к журналу, перебегают дорогу.

С кино вообще проблема. В городе несколько кинотеатров. Но мама ходит только в Дом Культуры напротив дома, потому, что в КТМ – кинотеатре металлургов «звук плохой». До «Ласточки» ехать далеко. На «Химиках» собирается «шваль».

Что такое «шваль», Аделаида не знает, но, наверное, что-то плохое, потому что, когда мама ругается, она так и говорит:

– Что у тебя за друзья?! Шваль настоящая!!!! И ты – шваль! Уличная шваль! – и очень уверенно Аделаиде каждый раз обещает: – И ты пойдёшь по рукам!

Нет никакой разницы – хороший фильм идёт в этих «Химиках» или плохой, мама никогда не будет его смотреть, зная, что на соседнем стуле рядом с ней и ей семьёй в «Химиках» сидит и смотрит тот же самый фильм «шваль»!

Дом Культуры напротив дома не отапливается, и в начале сеанса очень холодно. Мама не разрешает сидеть в пальто:

– Сними! А то когда выйдешь из помещения – замёрзнешь! Сними пальто сейчас же!

Аделаида молча снимает пальто и мёрзнет весь сеанс. После фильма, когда она старается натянуть на себя ледяное пальто закоченевшими руками, оно её уже совсем не греет. Холодно! И холодно как-то не снаружи, а внутри, как будто все кишки слиплись и стали похожи на мясо из морозилки.

– А ты побеги вон до того дерева, – говорит мама, – туда и обратно, и сразу согреешься!

Аделаида бежит на непослушных, негнущихся ногах. Они подкашиваются, в них щекотятся мурашки, и всё зря – бег до «того дерева» не согревает… Хочется горячего чаю. Зачем было полтора часа сидеть без пальто, что потом «не замёрзнуть»?! Ведь до дому минут пять ходьбы! Может, лучше замёрзнуть «потом» и на пять минут, чем щёлкать зубами весь фильм, теряя линию сюжета?

Вообще мир устроен очень странно. Или нет: это скорее её мир устроен очень странно! Она же видит – все вокруг живут интересной, насыщенной жизнью, полной радостей и неожиданностей, ходят друг к другу в гости, что-то коллекционируют, посещают кружки, занимаются спортом. Только она, Аделаида, из кинотеатра напротив дома почему-то как бы и не вышла. Она осталась сидеть на жёстком стуле в холодном зале совсем одна. Все давно разошлись по своим тёплым домам, а она смотрит нескончаемое чёрно-белое, какое-то неправдушнее кино, в котором не может ни поучаствовать, ни поправить сюжет, ни встать на сторону добра или зла. И выключить проектор тоже не может… Он где-то в другой, спрятанной комнате. Поэтому надо жить каждый день. Жить так же, как жила – вчера, сегодня, завтра, послезавтра. Надевать на кухне фартуки, в которые сморкался Сёма, и есть на переменках омерзительное яблоко под названием «белый налив». Может быть, именно из-за этого она всегда хочет, чтоб было не так, как будет? Вот в кино кто-то кого-то потерял, а ей совсем не хочется, чтоб нашёл! И она всегда ждёт, ну, может хотя бы сейчас это самое надоевшее «добро» не сможет победить «зло»? Или в кино кого-то ранили и этот раненый в больнице. Она уже заранее знает, что он вылечится, выздоровеет и всё у него станет ещё лучше, чем было. А ей не хочется, чтоб он вылечивался! Она хочет, чтоб всё было по-другому! Чтоб было интересно! Ну вот умер, например. Или вот недавно сын одной учительницы с их школы попал под машину. Он катался на велосипеде, и его сбили. Его положили в больницу. Аделаида так надеялась, что он умрёт! Совсем не потому, что она эту учительницу не любила! Да она и не знала её вообще! Хотелось, чтоб умер потому, что это необычно. Будут похороны, соберутся люди и будет очень интересно. Когда умирает старый – неинтересно, потому что старые и умирают постоянно, а когда молодой – совсем другое дело! И потом ещё долго про это будут все в Городе говорить!

В присутствии смерти теперь у Аделаиды всегда возникает чувство болезненного ажиотажа. Это ни с чем несравнимое ощущение чего-то из ряда вон выходящего, но в то же время очень приятного и таинственного. Она всегда старается заглянуть в гроб, чтоб увидеть – симпатичный или нет? Если умер симпатичный – это ещё интересней. Лица, правда, совсем другие, не такие, как на улице, но видно-то всё равно, кто какой! Конечно, здесь «добро не побеждает зло», и это здорово. Щекотится всё внутри… Всё совсем не так, как мама говорила! Или вот недавно тоже какая-то девочка отравилась газом. Вот! Её прямо хоронили в школьной форме, с большими белыми бантами и пионерским галстуком. Было очень интересно! Они с Кощейкой шли почти за гробом и всё время смотрели не неё.

Скучно в Городе… скучно и неуютно как-то… Может, если б она не видела, как живут дети в Большом Городе, если б она не ездила в Сочи с волшебными пёстрыми клумбами и нарядными отдыхающими, может, тогда в Городе и ей было бы очень хорошо?

Правда, ещё совсем недавно жизнь Аделаиды была несколько разнообразней. Это разнообразие само по себе её не развлекало, но в дни этого разнообразия она выходила из дому и шла по городу, а это было целым путешествием. Её отдали «на пианино». Мама купила его на деньги, которые, как она сказала, ей заплатили, когда она «сидела дома, потому, что скоро должна была пойти к врачу, чтоб появилась ты», то есть – Аделаида. В общем: не успела Аделаида родиться, а мама уже знала, что её дочь всенепременно будет заниматься «музыкой», а точнее – играть на «роялэ», или «фортепиано».

Как приятно, – говорила мама во время просветительных бесед с Аделаидой, – когда собирается интеллигентное, культурное общество! Кто-то играет на фортепиано, кто-то поёт. А иногда сам играет, сам поёт! Когда вырастешь и обязательно будешь учиться в институте, соберутся твои друзья-студенты, знакомые, а ты сядешь, сыграешь что-нибудь и споёшь! Все будут вокруг тебя сидеть и слушать.

Аделаида видела, как играют на пианино по телевизору. Они раскачивались взад и вперёд, выгибали спину, плавно поднимали кисти. Представляя со стороны саму себя за инструментом, она почти пугалась этой картины. Толстая, немного сутулая девочка за роялем в обтягивающем длинном платье до пола, и от того, что оно ей маленькое и жмёт, все складки на животе и спины торчат и всем это видно! Когда стоишь, складок как будто меньше, а вот когда сидишь… Но это была только половина! Ведь, как мечтала мама, она ещё должна петь!

Аделаида могла совершать то, что считала пением, когда играла во дворе с Кощейкой. Не петь, а в пол голоса подвывать. Голос после операции на гландах остался хрипловатым и совсем не мелодичным. Она то басила, то пускала петуха, то срывалась на фальцет. Со слухом тоже было не очень. Точнее, она и сама слышала, что фальшивит, но спеть правильно не могла. Да и незачем было! Кощейке страшно нравилось, как они вдвоём поют, закрыв от удовольствия глаза и упиваясь звуками собственных голосов, и у Кощейки не было никаких претензий! В такие минуты они обе были счастливы, если даже и фальшивили безбожно. Только одно дело – когда они с Кощейкой, и совсем другое – какие-то непонятные «студенты» и какие-то «знакомые»! Когда Аделаида волновалась – она неимоверно потела. На лбу и под носом выступала роса, а платье подмышками противно липло и менялось в цвете. Ну зачем перед фортепьяно сидеть потной и петь для кого-то шепеляво и противно?! Тем более, если ты сама этого абсолютно не хочешь!