– Какие «три рубля»?! Успокойса, девочка! Всё? Твои проблемы решены? Ты болше не улетиш во время урока? Будеш внимательно слушат? У меня есть его записи. Я их часто кручу… Хочеш скажу, какая моя любимая песня? В ней есть такие слова:

Словно капельки пота из пор Из-под кожи сочилась душа.

Такие слова человек сам не может говорить. Они приходят к нему свыше.

«Свыше» – это откуда? – Аделаида, чуть наклонив голову, внимательно взглянула на учителя, который вёл у них уже три года, а она бы никогда не могла подумать, что он в свободное время может включать магнитофон. У него цифры, цифры, цифры, и иногда буквы. – «Свыше» – это от Бога?

– Так ты же знаешь, что Бога нет! – Глеб Панфилович то ли шутил, то ли проверял на политическую подкованность.

– Конечно, нет! – радостно согласилась Адель.

– Паслушай, человечество ещо слишком примитивно и необразованно, чтоб с такой хамской уверенностью утверждать, что есть, что нэт…

Адель, чтоб скрыть смущение, стала интенсивно пихать билет в портфель между учебниками.

– Ладно, ладно, это всё такие шутки. Не стесняйся, – Глеб Панфилович встал и медленно направился к металлическому шкафу в углу классной комнаты, – иди домой, мне ещё два класса контролные проверить надо!

И она попала на концерт! Она бы попала туда, если б даже знала, что надо просверлить в крыше Дворца Спорта дыру, что надо ногтями прорыть подземный ход, что её за всё это не убьют, а заживо похоронят, или замуруют в стену! Пройдя сквозь тройную охрану вокруг Дворца Спорта и держа заветный билет двумя руками, Адель оказалась прямо напротив микрофона, лицом к лицу и в третьем ряду!

Огромный спорткомплекс был набит под завязку.

«Не хило! – восхитилась Адель. – Оказывается, очень даже многие знают, о ком разговор. Хотя возможно, что пришли смотреть на Валерия Золотухина. Он вроде как знаменитый актёр, хотя я его и не люблю… Ой! Ну когда уже начнётся! Хорошо, что хоть тут „журналов“ с хлопкоробами нет!»

Сперва выступал именно «знаменитый актёр». Он смешно рассказывал, как приехал поступать в Московский институт из далёкой провинции, типа, вышел в Москве с поезда в широченных штанах и пёстрой рубашке. Зал веселился и радовался такому рубаха-парню. Потом пел Александр Градский. Пел прикольные песенки, смешные и разные. Но до Золотухина Адель уже видела сольные выступления Андрея Миронова, Владимира Этуша. Они приезжали в ним в Город и давали концерты в Доме Культуры Металлургов. Зал взрывался аплодисментами. Адель тоже хлопала. Сейчас, казалось, в воздухе назревает какое-то напряжение, которое возникает в толпе, когда она ждёт появление настоящего короля, такое, как между электродами разного заряда. Ожидание висело в воздухе и было совершенно осязаемым.

Взял последний аккорд Александр Градский и объявили перерыв.

Адель до конца перерыва даже не шевельнулась. Она сидела на своём месте как приклеенная, словно боясь, что её место кто-то займёт. Свет постепенно начал меркнуть. На поле упал луч прожектора… Сердце забилось как ненормальное, лысая голова под шапкой замёрзла от испарины. Адель одним резким движением сдёрнула её и засунула в карман. «Плевать! Да пусть хоть вся Москва видит, что я лысая!»

Он вышел упругой спортивной походкой. Короткая, совершенно обнажающая лоб чёлка; чёрная водолазка под горло и белый шарф.

Добрый вечер, дорогие друзья! Я очень рад встрече с вами!

Волшебство началось. Вот он, совершенно живой и недоступный на расстоянии почти вытянутой руки. Голос, интонации, тембр меняются на каждом слоге песни…

Он то рвал нервы своим надрывом, то рычал, то рокотал, кому-то угрожал, и вдруг внезапно становился похожим на хрупкую водяную лилию, и тогда в душе Аделаиды звучали слова: «Ангел мой!».

«Да он же врач-прозектор! – вдруг отшатнулась Адель. – Он не певец, и не актёр, и даже не поэт! Он – прозектор! Его работа – это препаровка, это вскрытие человека живьём, чтоб, как сказал Владимир Иванович, помочь людям отличить правду от лжи, спасти обречённого и помочь заблудшему. У него нет идиотских „запретных тем“. Он певец свободы и проповедник нравственности, которая так проста и так сложна, а для многих даже совершенно неприемлема, потому что не каждому посчастливилось иметь совесть. Для него нет мелочей. Для него важно всё».

Высоцкий пел. Рвал струны, рвал душу. Невысокого роста, очень складный, он виделся Адель какой-то гигантской электростанцией, несущей свет в миллионы душ…

Перед началом каждой песни он сперва зрителям о ней рассказывал. Рассказывал, почему ему дороги те или иные циклы его стихов. Ни на одном концерте, ни один певец на расстёгивал так свою душу.

Адель сидела как во сне… Ей казалось – всё, что сейчас происходит – это только для неё одной. Давно за полночь. Большой Город спит. В лапах елей, высаженных стройными солдатиками вдоль проспекта, застряли рыжие листья. Льётся оранжевый свет на каменный вход в подземку. Там, внизу, в подземке, прямо около входа в метро стоит старый дед в национальной шапочке. Он продаёт букетики фиалок. Много фиалок… У него их целый мешок… Купите букетик – двадцать копеек шгучка… Но в подземном переходе давно никого нет. Фиалки никому не нужны.

Дворец Спорта пуст и тёмен. Аделаида одна сидит на трибуне. Перед ней на растоянии вытянутой руки луч прожектора слепит невысокую, спортивную фигурку по имени Душа и Совесть. Она не может уйти, потому что должна перелистать только для неё, для Адель хрупкие страницы Тайной Книги о чести, добре и милосердии. Адель хочет встретиться с ним взглядом хоть на секунду, чтоб выхватить этот кусочек света, завернуть в него своё сердце, и оставить его с собой навсегда.

Хорошо бы зажечь свет в зрительном зале, я хочу видеть глаза… – прикрыв ладонью струны, просит Высоцкий.