Шрифт:
Дворец Спорта шарахнул всеми своими свечами по серебряным струнам, одиноко сверкающим на огромном хоккейном поле. Казалось, световое цунами вот-вот захлестнёт и унесёт поэта с гитарой. Но он остался стоять, только снял с шеи свой белый шарф и положил рядом с собой.
Вот и славно! – сказал он, улыбнувшись. – Значит так: следующая песня называется просто «Я не люблю». Во многих письмах, которые я получаю, часто задаётся один и тот же вопрос: не воевал ли, не плавал ли, не шоферил ли, не сидел ли я – в зависимости от того, какую песню человек услышал. У нас есть такая странная манера отождествлять образ, который создан на сцене, или на экране, с тем человеком, который его создаёт. Вот так же меня осуществляют с героями моих песен, что бывает, честно говоря, даже обидно! Слушателей, очевидно, вводит в заблуждение, что я все свои песни пою от первого лица. Так вот, песня «Я не люблю» отличается от других песен именно тем, что она действительно о том, что я не люблю и не приемлю никогда, что бы ни произошло!
Итак:
Я не люблю фатального исхода,От жизни никогда не устаю.Я не люблю любое время года,Когда весёлых песен не поют.Я не люблю холодного цинизма,В восторженность не верю, – и ещё —Когда чужой мои читает письма,Заглядывая мне через плечо.Я не люблю, когда – наполовину Или когда прервали разговор.Я не люблю, когда стреляют в спину,Я так же против выстрела в упор.Я ненавижу сплетни в виде версий,Червей сомненья, почестей иглу,Или – когда всё время против шерсти,Или – когда железом по стеклу.Я не люблю уверенности сытой, —Уж лучше пусть откажут тормоза.Досадно мне, что слово «честь» забыто И что в чести наветы за глаза.Когда я вижу сломанные крылья —Нет жалости во мне, и неспроста:Я не люблю насилье и бессилье, —Вот только жаль распятого Христа.Я не люблю себя, когда я трушу,Досадно мне, когда невинных бьют.Я не люблю, когда мне лезут в душу,Тем более – когда в неё плюют.Я не люблю манежи и арены:На них миллион меняют по рублю.Пусть впереди большие перемены —Я это никогда не полюблю!Всё так! Всё именно так и есть! – Адель была счастлива. Она больше нигде не жила. Ей, как и ему, больше не нужен был дом, потому что настоящий дом человека – везде. Теперь только хорошо бы разобраться в настоящих истинах, и тогда всё будет: – Чего из всего перечисленного у меня не в избытке? Кислых лиц вокруг, читающих через плечо не предназначенные для них письма, живущих исключительно чужой жизнью?
Что это ещё за тайны такие?! – как говорит родная, собственная мама. – Секретов мне ещё не хватало! Всё равно мы всё про тебя знаем! Сейчас не знаем, так потом узнаем!
Мама, скорее всего, не догадывается, что я «не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в неё плюют!» Или кто-нибудь из добрых людей мне попытался объяснить значение слова «честь» не в контексте «девушка должна беречь девственную плеву», а в контексте понятия о долге, о совести, о выполнении обещанного? Да, возможно, в школе на уроках литературы. Там говорили о смелом Данко, который вырвал из своей груди сердце, чтоб осветить людям дорогу. Но… но в Городе наоборот специально бьют все фонари, чтоб было темно…
Когда я вижу сломанные крылья Нет жалости во мне и неспроста Я не люблю насилье и бессилье…
О, да! Самое страшное на земле – это ощущение бессилия! Это когда оно тебя обволакивает, как болотная, вязкая тина, парализует твою волю и медленно тянет ко дну. Ты хочешь что-то сделать и не можешь. Не можешь даже закричать, потому что грудь сдавило и не получается сделать вдох. Если же произойдёт чудо, и поток воздуха попадёт в слабые лёгкие – не надейся! – тебя никто не услышит! Не услышит просто потому, что тебе всего два года, а тебе бьют морду, потому что маме – жарко, она раздражена и в плохом настроении. А ты в свои два года не любишь окрошку и не ешь её, несмотря на то, что мама именно для тебя её приготовила! Тебя хватают за руку, выдёргивают из-за стола и ставят в угол. Бессилие давит тяжёлым кованным сапогом на грудь, когда ты в четвёртом классе первый раз в жизни получаешь «двойку» по «директорской работе» по математике, и тебе легче прыгнуть под автобус, или залезть в петлю, только бы не видеть мамино перекошенное лицо! Но и под огромные колёса автобуса тоже страшно! Они такие чёрные и тяжёлые. Что же делать?! Ты тянешь время после уроков, долго застёгиваешь пуговицы на пальто, долго собираешь портфель. Но время идёт. Пора именно домой. Тебе всего-навсего десять лет от роду и тебе больше некуда идти. Бессилие заставляет тебя прокусывать кожу на костяшках пальцев до крови. Пять лестниц вверх, белая дверь и рядом смотровое окошечко во двор. Это – твой дом, это – твоя крепость, твоя семья: мама, папа и Сёма. И что бы они не решили, согласна ты с этим, или нет – будет так, потому, что ты – ничтожество! Ты – продукт женского рода родительской жизнедеятельности, а посему обязана быть благодарной за своё появление на свет и молча находится там, где тебя отложили. Ну-у-у, Сёма живёт и всегда будет жить по-другому, потому что он – мальчик.
Бессилие… В Городе любят наблюдать бессилие. Когда насилуют или убивают, чаще всего собираются зрители. Грабёж в Городе – это как за хлебом сходить – даже говорить скучно. Причём именно действо доставляет неземное удовольствие, а не результат. Это как публичные казни в средние века. Как демонстрация силы и могущества инквизицией. Век другой, страна другая, строй социалистический, то есть – самый совершенный, а нравы те же. Даже круче. Народ в итоге страсть как полюбил наблюдать бессилие!
Какими серыми и обычными показались Градский и Золотухин! Они очень, очень талантливые, но… обычные… земные. А Высоцкий – совершенно необъяснимая межгалактическая плазма, не имеющая разгадки, не поддающаяся подражанию.
«Я это никогда не полюблю!» – Три резких аккорда в конце, и на поле к ногам певца, на перекрест прожекторов падает бордовая роза.
Пора! Кто знает время сей поры?Но вот она воистину близка:О, как недолог путь от кобурыДо выбритого начисто виска!За все свои шестнадцать лет Адель никогда не была в таком отчаянии: она хотела, она мечтала, она рвалась выйти сию минуту, да, сию минуту, на газах у многотысячной толпы, выйти, выбежать, вырваться на это огромное хоккейное поле и преподнести ему цветы! Огромный букет тёмно-бордовых, почти чёрных роз. Таких же, как лежат сейчас у его ног. И ей совершенно всё равно, что целый Дворец Спорта будет на неё смотреть! Вот сейчас, вот сейчас она перелезет через бордюр… Но… но у неё нет даже плюгавого цветочка! «Что ему подарить?! – звенит в висках. – Что?! Ведь должно же у него остаться что-то моё на память!». Она от ужаса закрыла лицо руками. Предательски захлюпал нос.