Ксения развернула обертку, раскрыла коробку. На красном бархате лежали хорошо знакомые ей с детских лет массивные серебряные часы с цепочкой и брелоками.

— Это все, что осталось после смерти Вадима Николаевича. Он был патриотом России. Вы можете им гордиться.

— И всегда гордилась. Какое счастье, что у меня останется память от него! Благодарю вас! — не сдержавшись, она внезапно поцеловала Венделовского в щеку. И оба смутились окончательно. Каждый, по-своему переживая случившееся, старался показать, что, собственно, ничего и не произошло — просто жест искренней благодарности, не больше.

— Что же мы стоим здесь, Альберт Николаевич? К сожалению, не могу пригласить вас к себе. Приглашаю в кафе — тут, рядом.

— Если это для вас не хлопотно, я с удовольствием. И вы расскажете мне о себе, хорошо?

— Не знаю, что и рассказывать. Пусть вас не вводит в заблуждение шикарный дом, где я живу.

— Я все знаю, — сказал он.

— Ох, что-то все вы знаете! — она взяла его под руку и повела по улице.

Они зашли в кафе. Официантка принесла поднос с кофейником, молочником, джемом, лимоном и двумя рюмками коньяка. Он невольно любовался каждым движением Ксении — точно рассчитанным, ловким и в то же время удивительно изящным!

— Вы — опасный человек, — продолжала Ксения. — Ваши таинственные исчезновения и появления, связи, знакомства. Я должна подумать, оценить все. Лучше вы рассказывайте о себе. Только правду! Иначе станем пить кофе молча. Столько вранья кругом. Все только и делают, что обманывают друг друга. Иногда без всякого повода и нужды, так просто. Вы, конечно, офицер? Я ничуть не удивлюсь, если сейчас окажется, что вы служили с кем-то из моих братьев.

— К сожалению, я не офицер и не имел чести служить с вашими братьями.

— Да, а вот вам лимон и джем. Клубничный! Его обожает княгиня Вера. А вы любите?

— Очень. Он пахнет детством.

— Итак? — очень серьезно сказала Ксения. — Я жду. Будете рассказывать?

— Обязательно. Правду и только правду — о том, на что имею право.

— Как это понять?

— Правда, связанная лишь с моей жизнью и не могущая повредить другим.

— Я не очень понимаю вас, таинственный незнакомец, но продолжайте: пусть сегодня все будет, как у Дюма или Майн Рида.

— Пусть будет как у Дюма, — покорно согласился он. — Разрешите выпить за ваше здоровье?

— Разрешаю. И одновременно за ваше.

Они чокнулись, глядя друг другу в глаза.

— Дорогой Альберт Николаевич, дорогой Альберт Николаевич. Теперь нам остается выпить еще и за то, что вы снимете, наконец, свою опереточную маску.

— А вы злая.

— Что поделаешь — жизнь такая, господин Венделовский.

— Да-c... Ну, так слушайте, Ксения Николаевна. Я понимаю, заставлять вас гневаться — опасно, — и он начал говорить о своем детстве на Васильевском острове, об отце — известном докторе, о начале дипломатической карьеры, оборванной революцией и арестом ЧК в Киеве, когда он пробирался на юг, чтобы отдать себя на службу Добровольческой армии. Его быстро выпустили: обличительных материалов против него не имелось, к тому же, по случайности, комиссар оказался петербуржцем и знал профессора Венделовского. Его освободили, взяв подписку не воевать против Советов. Он оказался один, без денег — даже часы и перстень при аресте пропали, — в чуждом городе. И тут вспомнил, что один из его друзей и коллег по министерству иностранных дел, некто Петр Куракин, удравший из Петрограда еще в начале марта, — киевлянин. Найти кого-либо из семейства графа Куракина оказалось делом простым. Он был обласкан матерью Петра Татьяной Георгиевной (Петр, избежавший большевистского ареста, к тому времени служил в Одессе, был связан с французской миссией) и, получив рекомендательное письмо к генералу Врангелю, счастливо добрался до Севастополя, где милостиво был принят самим главнокомандующим, ибо, как оказалось, приходился двоюродным братом графине Куракиной. Такое везение случается лишь раз в жизни!

— Вы счастливый человек, Венделовский, — заметила Ксения. — И чем же вы занимались при Врангеле, если знаете и фон Перлофа, и Климовича, и, поди, самого ротмистра Издетского?

— Отлично знаю — жандарм и гнусный тип. Дело в том, что главнокомандующему угодно было пустить меня в дело по дипломатической линии. Видимо, Климович негласно проверял меня. Это естественно, ведь я был допущен к секретным документам русской армии. Меня сделали дипломатическим курьером Врангеля, Ксения Николаевна. И приставили на какое-то время Издетского — явно для слежки. А почему он вас интересует?

— Он меня совершенно не интересует, — на ее лице промелькнуло и тут же исчезло брезгливое выражение. — А что же вы теперь, Венделовский, после отъезда командующего? — спросила она с явной издевкой.

— Он завещал меня генералу Кутепову, — невесело пошутил Альберт Николаевич.

— В качестве? — напористо спросила Ксения.

— Нечто вроде дипломатического агента, советника — называйте как хотите.

— А Иван? Откуда сие знакомство?

— О, это долгая история. И опять весьма «тайная». Я взял от него часы вашего деда лишь потому, что он, упросив меня, поклялся: вам можно вполне довериться. Вы будете молчать. Давайте считать, никакого Ивана не было. Согласны? Я спокоен?

— И не нужно ни клятв, ни слов? — Ксения посмотрела серьезно. Даже с обидой.

— Не нужно.

— Благодарю за доверие. А о вас разрешается помнить? Или вы исчезнете так же таинственно, как и появились, граф Монте-Кристо?

Венделовский посерьезнел. Он выпрямился, сказал нарочито просто и спокойно, точно прочел чужие слова, текст из книги или отрывок из газетной информации:

— В нашем мире сегодня так легко потеряться, Ксения Николаевна. И столько людей уже потерялось. Но я уверен и даю в том слово: я не дам вам исчезнуть. Уверен, не дам.