— Трубка бензопровода... Подай-ка её сюда. Ты когда с мотором возишься, вот в эти места смотришь? — Грачёв показал на гнёзда цилиндров.

— Зачем смотреть туда?

— Душа тут мотора. Машина, она хоть и железная, а ласку тоже понимает. На неё внимательно смотреть нужно и слова хорошие говорить.

Роман достал из-под дивана медную трубку. Стал дуть. Воздух не проходил. Поднатужился. Из трубки, хлюпнув, что-то выскочило. Теперь воздух через неё шёл со свистом, свободно.

— Тут, как видишь, и моей помощи не потребовалось. Ты сам в одну минуту починил мотор,— сказал Грачёв. Роман был на седьмом небе, в нём пропала скованность, незнакомый человек уже не казался ему чужим.

— Папа! — закричал он.— Иди сюда, мотор починили!..

Вошёл Карвилайнен. Кивнул Грачёву и спросил у сына:

— Ты вызвал слесаря?

Грачёв поднялся.

— Извините, пришёл к вам без вызова. Если помните, в суде...

— А-а... Представитель власти. Гуманизм. Внимание к неблагополучной семье. Что ж, проходите сюда, мы рады гостям.

Говорил торопливо, вежливо, но в каждом слове слышалась ирония раздражённого человека.

Грачёв, следуя сзади, взял за руку Романа, вёл за собой.

В большой комнате, видимо, столовой, их встретила женщина в лёгком замшевом пальто, с сумочкой в руке. Изумилась незванному гостю.

— Чем обязаны?

— Да вот, к Роману. Извините за вторжение.

Она широко раскрыла беспокойно блестевшие синие глаза, повела плечом. Жест её означал: «Если пришёл, не гнать же тебя!»

— Присаживайтесь.

Сняла пальто, бросила на спинку кресла. Хозяин выставил бутылку коньяка, вазу с конфетами. Тронул за плечо сына:

— Роман, шёл бы к себе.

— Если можно, пусть останется. Не помешает.

Хозяин наливал коньяк, а Грачёв мучительно придумывал первую фразу для начала разговора.

— Я живу на берегу залива, там у нас много моторных лодок.

— За встречу, товарищ!

Хозяин выпил и вместе с ним выпила хозяйка. Грачёв к рюмке не притронулся.

— А вы?

— Я не пью.

— Совсем?

— Да, совсем.

— Что так? Болезнь какая или... секта.

— Секта? Не понимаю.

— Баптисты там или трясуны. У них, по слухам, запрет на вино.

— А если человек не пьёт — так уж нельзя, что ли, не пить вино?

— Можно, конечно, да только я таких людей не встречал. В наше время нельзя без вина.

Ему возразила жена:

— Ты завладел инициативой и не даёшь слова сказать, а человек для чего-то пришёл же к нам.

— Да нет, пусть говорит — поощрил хозяина Грачёв.— Я пришёл так, для порядка заглянул. Вот с Романом мотор посмотрели.

— Я в ваших словах, мил человек, слышу назидание, некий агитаторский напор. А я, извините, агитации не поддаюсь. К тому ж, позвольте вам заметить, надо очень много знать, чтобы иметь право осторожно советовать. Агитаторы нарушают эту главную этическую формулу, потому их, обыкновенно, плохо слушают.

— Я не агитатор, не имею чести, но против винопития выступаю резко и определённо. Научен жизнью, а к тому же и читал кое-что. Вот, к примеру, недавно прочёл, как русские дворяне детей своих наставляли: «От... чужеложества, играния и пьянства должен каждый отрок себя вельми удержать и от того бегать, ибо из того ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти телесныя и душевные, от того же рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам».

— Память у вас...

— Не жалуюсь.

— А я вижу,— поднялась вдруг хозяйка,— вы это не Романа, а нас пришли воспитывать. Если так, извините: я удаляюсь. В другой раз поищите в ином месте объекты для своих педагогических упражнений.

Подхватила пальто, сумку и скрылась за дверью.

Карвилайнен зло и презрительно посмотрел ей вслед. И ничего не сказал, а лишь опустил глаза.

Поднялся и Грачёв, но хозяин взял его за руку, попросил остаться. Ему хотелось выпить, и нужен был собеседник. Он повернулся к сыну, видно, хотел отослать Романа к себе, но подумал, что гость снова за него заступится, оставил в покое.

— Дворяне наставляли отроков, а мы народ взрослый. Полагаю, вы не откажетесь выпить со мной рюмочку. Как и всё в природе, человек является продуктом своей среды; среда в свою очередь простирается во времени, в абсолютно точных географических координатах, в конкретном сообществе людей. Представьте боярина допетровских времен в джинсах и штормовке. Смешно? Вот так же смешно будет, если мы с вами напялим парики и малиновые камзолы. Не пить!.. Извините, но это же явная глупость! Я — дирижер и, чтобы мне давали оркестр, залы, должен ладить с начальством. Там пообедал, там сходил в гости, а то и пригласил к себе. И что же? Поставлю перед ним коньяк, а сам буду пить кока-колу? Да полноте! Вы лучше меня всё это знаете. Вот и современный поэт говорит: