любопытных наблюдений для теории композиции. «Новеллы» Саккетти и

«Фацетии» интересно сопоставить и целиком. Некоторые анекдоты о Ридольфо

у Саккетти и у Поджо совпадают почти буквально. Возможно, что в руках у

Поджо был список новелл Саккетти. «Декамерон» же он, наверное, хорошо знал.

35

заслуживающие полного доверия. Автор верит не только всем

выдумкам о том, что веретено приросло к пальцам девушки,

ругнувшей святого, или что косцы, вышедшие на работу в

праздник, не могли уйти с поля и были вынуждены мучиться

словно в чистилище, но принимает за чистую монету рассказ

явного мистификатора, мошенника, уверявшего и, кажется,

уверившего всех, в том числе и «неверного» Поджо, что он два

года живет без пищи и питья. И нечистая сила играет в

«Фацетиях» роль, какой ей не дают новеллы. Тут черти и

простые и квалифицированные: оборотни, суккубы и морские

чудовища, пожирающие детей, но погибающие в бою с

воинственными далматскими прачками. Тут призраки

покойников, гуляющие по лесам и поднимающиеся как ни в чем

не бывало на воздух, и много вообще всяких несообразностей.

Совершенно ясно, что этого рода сюжеты, так резко

выпадающие из обычного новеллистического репертуара,

обязаны своим возникновением месту: специфически

клерикальным настроениям папской курии, где подбирали,

особенно при Евгении IV, который верил всем этим небылицам

первый, всевозможные чудесные выдумки. Город эти сюжеты

отметал, куриалы коллекционировали. А Поджо потом заносил

их в свое собрание, чтобы иметь несколько лишних рассказов.

Иной характер носят, разумеется, басни о животных, исконная

часть городской литературы. Тут никто не выдает за чудо, что

лисица или петух разговаривают по-человечески, и все

понимают, что это не более как литературный прием.

Разойдясь с новеллой во взглядах на чудесное и

сверхъестественное, Поджо не пошел по ее стопам и в области

анекдотов, относящихся к историческим лицам недавнего

прошлого. Их у него довольно много. Среди фигур

исторических есть такие, которых он любит. Есть такие,

которых он терпеть не может, например кардинал Анджелотто

Фоски или Фуско, как он называл себя, недостойный любимец

папы Евгения IV, или другой кардинал, кондотьер Джованни

Вителлески, в трагической судьбе которого Поджо сыграл такую

темную роль. Постоянно мелькают и имена живых людей. Это

чаще всего друзья: Лоски, Чинчо, Рацелло, Цуккаро, Никколи.

Поэтому при них – хвалебные эпитеты, которым превосходная

степень не мешает быть однообразными и надоедливыми. Но

иногда это и враги, вроде Филельфо. Тогда эпитеты выбираются

противоположного характера, превосходная степень начинает

36

свирепствовать еще более неудержимо и про людей

рассказываются без стеснения всевозможные гадости. Эта черта

уже чисто гуманистическая. Новелла не знает ее. Она, правда,

иногда смеется над живыми людьми. Но пасквилей на них не

сочиняет. Гуманисту, привыкшему при перестрелке инвективами

не стесняться решительно ничем, кажется вполне естественным

приемы пасквиля перенести и в новеллу. Наряду с чудесами это

– вторая черта «Фацетий», уклоняющаяся от традиций типично

городского жанра. Та обязана своим происхождением

куриальной обстановке, эта – гуманистическим литературным

приемам.

Несмотря на все недочеты сюжетного и композиционного

характера, «Фацетий» в целом нисколько не компрометируют

городской литературы. Ни краткость, ни своеобразие латинской

формы, ни шаблонность эпитетов не мешают самому главному.

В «Фацетиях» и типы и образы резко запоминаются.

Выпуклость их создается не эпитетом, а либо диалогом, который

при всей лаконичности дает представление об особенностях

человека, либо выразительностью эпического приема. Поджо

умеет рассказать эпизод так, что всякие эпитеты, особенно