отрицательные, становятся излишни, и, если бы он был

настоящим художником, он бы это понял. Но Поджо не

художник. Он стилист. Это определяет своеобразие «Фацетий».

Поджо вовсе не собирается протягивать руку к лавровому венку

Боккаччо. Он пробует новый стиль, сообразно той особой

задаче, которую он себе поставил. У него цель вполне

определенная. Он хочет забавлять. Он насмехается над

пороками и недостатками, и хотя у многих фацетий имеется

морализирующая концовка, представляющая иногда изящный

латинский афоризм, но всегда шаблонная и скучная по

содержанию и часто совершенно ненужная, стремится он не

исправлять нравы, а смешить. Этой цели он достигает вполне,

ибо в эту точку бьет у него все – и типы, и ситуации, и диалог.

Жертвы его сатиры – те же персонажи, что и в новелле,

представители классов и профессий, которые враждебны или

неприятны буржуазии: рыцари, крестьяне, чиновники и

духовенство. Но коллекция духовных лиц у Поджо гораздо

богаче, чем в новелле. Кроме монахов всех орденов и

священников папский секретарь сделал предметом смеха многих

высших представителей церкви. Епископы и кардиналы,

антипапы и папы – если, конечно, папа уже умер – так же

37

остроумно и порою беспощадно высмеиваются, как последний

крестьянин. И самая вера католическая, которой служит вся эта

разноцветная рать «лицемеров», подвергается поношению без

всякой сдержки. Обряды и таинства церкви, над которыми

гримасничают, не ощущая никакого благоговения, божье имя,

всуе упоминаемое, явные насмешки над богом, у которого «мало

друзей», глумление над реликвиями и их происхождением никак

не вяжутся с представлением о Поджо как о человеке глубоко и

искренне религиозном. Недаром в эпоху католической реакции

«Фацетии» в числе других книг, «вредных» по содержанию,

обновили папский Индекс. И недаром даже за границей через

сто лет после «Фацетии» имя их автора в устах защитников

католической религии было синонимом безбожника 10.

Инквизиторы понимали в этих вещах толк. Лишь почти

неограниченная свобода слова, царившая при широком и

просвещенном папе Николае V, дала возможность «Фацетиям»

получить распространение и завоевать популярность. Папа и

сам охотно читал книгу своего друга, весело над ней смеялся и

не находил в ней ничего предосудительного. И читали ее все

современники, знавшие по-латыни, – а кто тогда не знал латыни

в кругах сколько-нибудь зажиточной буржуазии! И читали в

подлиннике или в переводах люди следующих поколений. И

читают сейчас. И будут читать 11.

10 В эпоху религиозных войн во Франции в 1549 году монах из монастыря

Фонтевро, Габриэль де Пюи Эрбо, один из публицистов воинствующего

католичества, обвинял Боккаччо, Поджо, Полициано, Помпонио Лето, Клемана

Маро и Рабле в том, что они хотели восстановить язычество.

11 К сожалению, я совершенно лишен возможности сколько-нибудь

обстоятельно коснуться интереснейшего вопроса о литературном наследии

«Фацетии». Влияние книги сказалось очень быстро. Уже немного лет спустя

Мазуччо превратил в новеллу фацетию «Исподни минорита», и можно сказать с

уверенностью, что не было с тех пор в литературе Ренессанса ни одного

сборника новелл или фацетий, которые не использовали бы материала Поджо. И

в Италии, например в «Дневнике» Полициано, приписывавшемся раньше

Лодовико Доменико, и за Альпами, например в «Фацетиях» Генриха Бебеля, и

где угодно – всюду фигурируют понемногу сюжеты и персонажи Поджо. Даже в

Россию дошли через Польшу отклики нашей веселой книжки. О них могли бы

рассказать многое исследователи русской беллетристики XVI–XVII веков. И

потом, сколько раз сюжеты Поджо превращаются из материала, художественно

обработанного крупнейшими мастерами (Рабле, Лафонтен), в беззаботно

мигрирующий фольклор. И возвращаются в литературу обратно. Вопрос,

который тоже ждет своего исследователя.