стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на

полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда! Из мук поражения и угрозы

уничтожения рождается наша национальная решимость сражаться и победить Гитлера.

С капитуляцией Франции Англия теряла своего последнего союзника и оказывалась лицом к лицу с

отлаженной военной машиной вермахта. В этой обстановке взоры Уинстона все чаще обращались на восток,

через все европейские границы, трещавшие под напором фашистских гусениц, к далекой и необъятной

Советской России. Нет, Уинстон с годами не стал меньше ненавидеть большевизм, который он в свое время

безуспешно пытался искоренить. Для ветра социальных перемен все окна и двери его замка были наглухо

закрыты.

Однако, будучи упрямцем по натуре, Уинстон в трудные времена мог проявлять гибкость.

Судьба Англии висела на волоске. Черчилль делал все, чтобы использовать шестимесячную передышку

“странной войны”. Фашистский диктатор все еще надеялся, что ему удастся заключить перемирие с Англией.

Тогда он спокойно разделается с большевиками, а уж потом…

Черчилль твердо выбрал курс на борьбу. В этой борьбе у него поначалу было немного преимуществ.

Малочисленность сухопутных войск, недостаточное вооружение, неготовность промышленности в ряде случаев

к оборонному производству, отсутствие психологического настроя населения на тяготы и жертвы войны, — все

это повисало гирями на действиях кабинета. Хуже всего дело обстояло с авиацией. Хотя — опять же благодаря

дальновидным усилиям Черчилля — авиационные заводы уже выпускали улучшенные “спитфайеры”, которым

предстояло сыграть немалую роль в битве за небо, их было еще недостаточно. Превосходство люфтваффе в

воздухе угрожало бедами не только островной территории Англии. Оно лишало эффективности британский

военно-морской флот.

В этих условиях Уинстон Черчилль внимательно следил за развитием событий с машиной “Энигма” и

надеялся, что эта операция даст ему хоть какие-то преимущества.

Весь период “странной войны” Фред Саммербэг работал как бешеный, день и ночь был на ногах, спал

2 урывками, составлял различные схемы и графики, засиживаясь над ними до головной боли. Фред не

подгонял людей. Но во всех его подразделениях, которые росли, как на дрожжах, шла напряженная

деятельность.

Пришлось вести переговоры с начальниками разведывательных управлений всех родов войск, чтобы

решить, под каким грифом самая секретная информация будет поступать к лицам, включенным в утвержденный

Стюартом Мензисом список. Это была одна из самых неприятных и изнурительных областей работы Фреда. У

каждого начальника свой характер, свои амбиции и свое понимание весомости данных разведки. При этом мало

кто из крупных военных верил в особую ценность будущей информации. Многие считали Фреда прожектером,

пустым мечтателем и относились к его усилиям с обидным снисхождением.

Между тем, он, вежливо улыбаясь в ответ на шутки и ехидные реплики по своему адресу, продолжал

сколачивать подразделение ученых, способных быстро и четко решать оперативные задачи.

Каждое ведомство получало собственную разведывательную информацию под грифами “Секретно” или

“Совершенно секретно”. Был разгадан ряд гитлеровских кодов. В том числе специальный шифр абвера.

Благодаря этому успеху служба безопасности выловила и частично перевербовала многих немецких шпионов.

Однако Фред опасался, что в потоке всяческих сообщений могут потонуть данные особой важности.

Пришлось договариваться с Мензисом и главами разведуправлений. Речь шла о новом грифе.

Большинство предложило девиз “Ультрасекретно”. Последнее слово оставалось за Мензисом. Но хитрый

шотландец ладить с подчиненными умел.

— Что ты думаешь о предложении, Фред? Ты — отец идеи, тебе и выбирать имя для ребенка…

— Полагаю, что слишком длинно. Не лучше ли оставить короткое “Ультра”?

— Звучит прямо как имя любимой девушки, — широко улыбнулся Мензис. — Кто же устоит перед