– Что ты, старый, дитятю умучал?
– всплеснула руками повариха.
– Не видишь, плохо ей! У! Дубина! Руки свои убери, - Голованко, безропотно передал девочку женщине.
– Иди ко мне, солнышко... Вот, вот, так. Сейчас мы тебя умоем, причешем, накормим, - та доверчиво потянулась к ней.
– Смотри-ка, что у меня есть. Это тебе! Бери, бери!
– в маленькую ручонку лег какой-то крошечный блестящий сверток.
– Молодец! Видишь, как блестит... Красиво? Вот...

– Прямо, как у тети Агнешки, - пропищала девочка, любуясь небольшим колечком на своей ладошке.
– Такое же жёлтенькое... как солнышко прямо. И теплое!
– она любовалась небольшим кусочком золота, вертела его и так и этак, а потом, вдруг грустно сказала.
– А у тете Агнешки колечко дядя забрал.

Старшина встрепенулся и выразительно посмотрел на повариху — мол, давай, спрашивай ее дальше. Та в ответ грозно сдвинула брови.

– У какой плохой дядя, - прекратив безмолвный разговор, погрозила она какому-то неведомому человеку.
– Вот как увижу его, то сразу заругаю. Вот так-то, козочка моя. Прямо сразу и поругаю!

– Не поругаешь, - грустно прошептала девочка, зажав кольцо в кулачке и еще сильнее прижимаясь к Матрене.
– Он же фашист. У него вот такое ружо, - кулачком она сделала неопределенное движение, которое, похоже, должно было показать размер этого самого оружия.
– Он возьмет и застрелит нас.

Подвинувшись по лавке к ним чуть ближе, Голованко вновь просемафорил взглядом, призывая действовать по активнее.

– А тетя Агнешка там осталась, - продолжала рассказывать девочка, хотя у нее так и ничего и не спросили.
– Я ее позвала, а она не идет..., - она немного заерзала, пытаясь закутаться в накинутую на нее шаль.

– Знаешь, что Матрена, - проговорил Голованко, для которого с самого начала было понятно главное, что обе женщины уже давно мертвы.
– Иди к себе и отогревай дитя, а я пока покумекаю. И Сергея кликни.

Спустя несколько минут в землянке вновь сидели Сергей и старшина. Между ними разгорелся яростный спор по поводу того, что делать... Дым от жутко воняющего самосада, разбавленного какими-то листьями, заполнил почти все помещение. Среди него проступали склонившиеся на столом фигуры, время от времени начинавшие обсуждать очередной вариант.

– … Степаныч, мы же наскоком, - практически всем телом навалившись на стол, убеждал командира Сергей.
– Их там в селе с десяток не больше. А мы так ужом, раз и в дамки!
– рука партизана прочертила извилистую линию и в конце резко стукнула по доске.
– Путь из города к этому чертову дубу лежит через это село. Они же точно там проходили! Я уверен, старшина! Возьмем, да хорошенько так, по-пролетарски порасспросим... Не сомневайся, все расскажут.

Голованко лишь хмурил брови, выпуская очередной клуб дыма. Спор у них шел уже давно и он ни как не мог согласиться с предложенным планом. «Этих чертей, конечно, надо наказать, - размышлял он, продолжая рассматривать заводившегося все сильнее Сергея.
– Наказать так, чтобы запомнили, чтобы до самых потрохов проняло..., - он сам с трудом сдерживался, чтобы, схватив первую попавшую винтовку, не броситься в город, но его останавливала лежавшая на нем ответственность за отряд — за мужчин, женщин, детей.
– С одной стороны он дело предлагает. Нападем на эту комендатуру с ночи и выясним у этих прихлебателей, кто да зачем у них проезжал сегодня. А потом, глядишь сыщем и их... Но, вдруг, ждут... Не спроста, ведь они поперлись в лес?! Никогда такого не было, что бы они крошечными отрядами по лесам шарились! Всегда лес боялись. А тут на тебе, наведались....».

– Командир, мы же совсем забыли о нем!
– он выразительно ткнул вниз (этим жестом в последнее время очень многие стали изображать их покровителя).
– С Агнешкой же мать его пошла! Я, пока вы тут с Машкой сидели, у баб спросил, с кем та ходила. Говорят они, что Фекла уже давно подбивала нашу учительницу до дуба дойти...

– Значит, Фекла тоже там осталась... Вот тебе на, - трубка чуть не выпала из его рук от этого сообщения.
– Так какого же лешего он смотрел?!
– мысль, что Андрей просто «стоял» рядом и смотрел, как издеваются над его матерью, просто не укладывалась в его голове.
– Вот дела-то... Как же он так?
– бормотал он, не надеясь услышать ответ.

– Не трави душу, старшина, - глухо прозвучал новый голос.
– Не знал я.

Вздрогнувший всем телом Сергей отпрянул от стены, спиной к которой сидел. Обернувшись, он смотрел, как ее край, закрытый толстыми досками, начал со скрипом выдавливаться внутрь землянки. Медленно, со скрипом, двух-сантиметровые доски прогибались, пока, наконец, с хрустом не переломились.

– Черт!
– вскочил со скамейки Голованко, обсыпанный с головы до ног немного влажной землей.
– Что...?

На глазах изумленных партизан, никак такого не ожидавших, из разворошенного угла вывалился какой-то сверток. Небольшой, с детский мячик, комок перекрученных веток и корней подкатился к ногам командира и, коснувшись стоптанных сапог, замер.

– На месте старого лагеря лес горел, - вновь зазвучал голос, как всегда звучавший словно из какой-то глубокой пещеры.
– Почти все там выгорело, - в этот раз в его голосе прозвучала настолько ясно ощущаемая боль, что проняло обоих партизан.
– … Больно мне было, - его речь звучала медленно, короткими рубленными фразами, разделенными небольшими перерывами.
– Так больно, как никогда, - старшина тем временем осторожно взял в руки плетенный комок.
– Все сгорело до самой земли... Стволы деревьев, ветки, даже корни сожгло...