Я жил в углу. Я видел только впалостьОтцовских щек. Должно быть, мало знал.Но с детства мне уже казалось,Что этот мир неизмеримо мал.В нем не было ни Монте-Кристо,Ни писем тайных с желтым сургучом.Топили печь, и рядом с нею приставПерину вспарывал литым штыком.Был стол в далекий угол отодвинут.Жандарм из печки выгребал золу.Солдат худые, сгорбленные спиныСвет заслонили разом. На полу —Ничком отец. На выцветшей иконеКакой-то бог нахмурил важно бровь.Отец привстал, держась за подоконник,И выплюнул багровый зуб в ладони,И в тех ладонях застеклилась кровь.Так начиналось детство…Падая, рыдая,Как птица, билась мать.И, наконец,Запомнилось, как тают, пропадаютВ дверях жандарм, солдаты и отец…А дальше — путь сплошным туманом застлан.Запомнил: только пыли облака,И пахло деревянным масломОт желтого, как лето, косяка.Ужасно жгло. Пробило всё навылетЖарой и ливнем. Щедро падал свет.Потом войну кому-то объявили,А вот кому — запамятовал дед.Мне стал понятен смысл отцовских вех.Отцы мои! Я следовал за вамиС раскрытым сердцем, с лучшими словами,Глаза мои не обожгло слезами,Глаза мои обращены на всех.
1938
Изба
Косая. Лапами в заборСтоит. И сруб сосновый воет,Когда ветра в нутро глухоеЗаглянут, злобствуя в упор.Зимой все в инее и стуже,Ослабив стекла звонких рам,Живот подтягивая туже,Глядит на северный буран.Кругом безлюдье. Хоть кричи!Стоит, как на дороге нищий.И тараканы стаей рыщутВ пустой отдушине печи.Метели подползают ближе.И вдруг рванут из-под плетня,Холодным языком оближутВ хлеву хозяйского коня.А сам хозяин бледнолицый,Окутан кем-то в белый холст,Лежит в гробу на половицах,В окамененье прям и прост.В окошко свет скупой, бросая,Глядит луна в его судьбу,И ветры жутко потрясаютЕго сосновую избу.Здесь по соседству с белым гробом,В ногах застывших мертвеца,За полночь я родился, чтобыПрославить мертвого отца.Чуть брезжил свет в разбитых окнах.Вставал, заношенный до дыр,Как сруб, глухой и душный мир,Который был отцами проклят,А нами перевернут был.
1938
Баллада о Чкалове
Всего неделю лишь назадОн делал в клинике доклад.Он сел за стол напротив нас,Потом спросил: «Который час?»Заговорив, шел напролом,И стало тесно за столом.И каждый понял, почемуТак тесно в воздухе ему.И то ли сон, горячка то ль,Но мы забыли вдруг про боль.Понять нельзя и одолеть,Как можно в этот день болеть.Врачи забыли про больных,И сестры зря искали их.Йод засох и на столеЛежал как память о земле,Где людям, вышедшим на смерть,Хоть раз в году дано болеть.Докладчик кончил. И потомОн раны нам схватил бинтом,Он проводил нас до палат.Ушел. И вот — пришел назад.И врач склонился над столом,Над ним — с поломанным крылом.И было ясно, что емуТеперь лекарства ни к чему.И было тихо. Он лежалИ никому не возражал.Был день, как он, и тих, и прост,И жаль, что нету в небе звезд.И в первый раз спокойный врачНе мог сказать сестре: «Не плачь!».
1938
Песня
Ее сложил маляр, а впрочем,Она, быть может, потомуПортовым нравилась рабочим,Что за нее вели в тюрьму.Ломали пальцы, было мало —Крошили зуб, грозили сжечь.Но и в огне не умиралаЖивая песенная речь.Матросы взяли песню этуИ из своей родной земли,Бродя волной морской по свету,В чужую землю завезли.А тот маляр потом был сослан.Бежал. На озере одномОн пойман был, привязан к весламИ вместе с лодкой шел на дно.И, умирая, вспомнил, видно,Свой край, и песню, и жену.Такую песню петь не стыдно,Коль за нее идут ко дну.
1939
Памятник
Им не воздвигли мраморной плиты.На бугорке, где гроб землёй накрыли,Как ощущенье вечной высоты,Пропеллер неисправный положили.И надписи отгранивать им рано —Ведь каждый, небо видевший, читал,Когда слова высокого чеканаПропеллер их на небе высекал.И хоть рекорд достигнут ими не был,Хотя мотор и сдал на полпути —Остановись, взгляни прямее в небоИ надпись ту, как мужество, прочти.О, если б все с такою жаждой жили!Чтоб на могилу им взамен плитыКак память ими взятой высотыИх инструмент разбитый положилиИ лишь потомпоставили цветы.
1938
Быль военная
Ночь склонилася над рожью,Колос слепо ловит тьму.Ветер тронул мелкой дрожьюТрав зеленую кошму.Тишина котенком бродитОт реки до дальних троп.У соседки в огородеДремлет ласковый укроп.Мой товарищ курит трубку,Говорит не торопясь.О боях, о жаркой рубкеНачинается рассказ.Только вот глаза прикрою,Память снова говорит.Под днепровскою волноюНе один товарищ спит.И пройди по всем курганам —Бой кровавый не забыт,И курганы носят раны от снарядов и копыт.Мы не раз за трубкой вспомнимБыль военную годов,Как в упор в каменоломнюК нам тянулось семь штыков.Как прорвались мы гранатой —Все снесли в огонь и дым.Даже мост спиной горбатойВстал в испуге на дыбы.… Мой товарищ, мой ровесник,Мой любимый побратим,Этой славы, этой песниНикому не отдадим.
1936
Часы
Я не знаю, час который.Летний день уходит в дым.Может, нам расстаться скоро,Может, часик посидим?Против озера большогоУ смеющейся водыЗапоем с тобою снова,Что мы оба молоды.Не гляди в часы. Не надо.Я часам твоим не рад,Ниагарским водопадомБрызги времени летят.И подумай — кто осудит?Погуляем до росы.Может, бросим и забудемРасставанья и часы?С ветром ночь уже шепталась,Падал с трав кристалл росы,Но любовь не умещаласьНи в слова и ни в часы.
1937
В Михайловском
Смотреть в камин. Следить, как угольСтал незаметно потухать.И слышать, как свирепо вьюгаСтучится в ставни.И опятьПеребирать слова, как память,И ставить слово на реброИ негритянскими губамиТрепать гусиное перо.Закрыть глаза, чтоб злей и резчеВставали в памяти твоейСтихи, пирушки, мир и вещи,Портреты женщин и друзей,Цветных обоев резкий скос,Опустошенные бутылки,И прядь ласкаемых волосЗабытой женщины, и ссылки,И всем, чем жизнь ее пестра,Как жизнь восточного гарема.… И досидеться до утраНад недописанной поэмой.
