— Тебя что, правда здорово прихватило? Твоя мать нарассказывала мне всяких ужасов.

— У меня гепатит в тяжелой форме. Чувствуешь себя при этом отвратно, а можно и вообще копыта откинуть, вот так-то.

— Из-за болезни тебя и выпустили?

— Ну, конечно, нет. Они просто решили, что по прошествии десяти лет я сделался безвреден. Потому и простили. А гепатит — это в придачу. Я еще не одну неделю проваляюсь.

— Тоска, наверное, зеленая?

— Да нет, ничего. Не хуже, чем там. Я вот думаю написать книгу… Что, челюсть отвисла?

— Признаюсь…

Ронан приподнимается на подушке. И лукаво прищурившись, смотрит на Эрве.

— Думаешь, мне нечего рассказать, да? Наоборот, я могу порассказать о многом. Скажем, о тех годах, которые предшествовали заварухе. Хочется объяснить людям, что представляло собой наше движение.

Эрве с беспокойством смотрит на него.

— Мы ведь не были шпаной, — продолжает Ронан, устремив взгляд в потолок, точно говоря сам с собой. — Нужно, чтобы это наконец всем стало ясно. И иллюминатами [5] мы не были. — Он резко поворачивается к Эрве и хватает его за руку. — Ну, по-честному?

— Да, конечно, — соглашается Эрве. — Но не думаешь ли ты, что лучше бы предать всю эту историю забвению?

Ронан злобно усмехается.

— Что, пощекотало бы тебе нервишки, если бы я вдруг принялся описывать наши собрания, наши ночные вылазки, да просто все подряд? А ведь вы могли бы поддержать меня в суде. Но вы бросили меня — пусть себе тонет… О, я на тебя не в обиде!

— Я испугался, — шепчет Эрве. — Я и не думал, что все обернется так худо.

— Ты хочешь сказать, что не принимал наши действия всерьез?

— Да. Вот именно. Видишь ли… Сейчас я буду совершенно откровенен. Когда я приехал к тебе в тюрьму… все, что ты рассказал мне… о Катрин… о Кере… меня прямо-таки сразило… Потому я и решил больше не приезжать. Но теперь со всем этим покончено. Это уже в прошлом.

С улицы доносится сигнал клаксона.

— Господи Иисусе! Это Иветта. Она начинает злиться.

Эрве подбегает к окну, разыгрывает сложную пантомиму, показывает на часы, уверяя, что не забыл о времени, и с озабоченным выражением лица возвращается к Ронану.

— Прости, старик. Видишь, какая она!

— Если я правильно понимаю, — говорит Ронан, — ты смываешься… Опять.

Эрве садится. Пожимает плечами.

— Ну, отлай меня как следует, — говорит он, — если тебе это поможет. Только давай скорее. Хочешь о чем-то попросить? Валяй!

Они с неприязнью смотрят друг на друга, но Ронан уходит от столкновения. Он улыбается с легкой издевкой.

— Что, сдрейфил? — спрашивает он. — Мои планы насчет книжки греть тебя, конечно, не могут. Ставлю себя на твое место. Но можешь не волноваться. Это всего лишь намерение. Вообще-то говоря, мне совсем не светит делать гадости бывшим товарищам. А к тебе у меня две просьбы, две маленькие просьбочки. Во-первых, мне хотелось бы иметь фотографию могилы Катрин. Меня ведь арестовали перед… перед самой ее смертью. А теперь я, как видишь, пока еще в плачевном состоянии. И речи быть не может о том, чтобы добраться до кладбища. Ну и к кому мне обратиться? Не к матери же. Представляешь ее с фотоаппаратом возле могилы! Да еще возле этой! Она бы со стыда сгорела.

— Можешь на меня рассчитывать. Обещаю.

— Спасибо… А другая просьба… Мне хотелось бы получить адрес Кере.

На сей раз Эрве взрывается.

— Черта с два! — кричит он. — Опять принимаешься за свои паскудства! Где я тебе его возьму? А? Да Кере давным-давно и след простыл.

— Найди его. Не так это, наверное, трудно.

— Зачем тебе его адрес? Хочешь написать ему письмо?

— Пока не знаю. Может, и напишу.

Снова сигнал клаксона — уже более долгий. Эрве вскакивает. Ронан удерживает его за рукав.

— Ты обязан для меня это сделать, — торопливо, будто стыдясь своих слов, говорит он.

— Хорошо. Сделаю. До скорого, и поправляйся.

Ронан вздыхает с облегчением, и лицо у него становится почти счастливым.

— Какая у тебя тачка? — спрашивает он Эрве, когда тот уже подходит к двери.

— «Порш».

— Ого, счастливчик!

Мать Ронана уже тут как тут, стоит на верхней ступеньке лестницы.

— Как вы его нашли? — с тревогой спрашивает она.

— Да неплохо.

— Но он же прямо высох.

Она мелкими шажками спускается впереди Эрве.

— Вам больше повезло, — продолжает она. — С вами он разговорился. (Глубокий вздох.) Характером он весь пошел в отца. Вы еще зайдете?

— Думаю, что да.

— Только не давайте ему так много говорить. Это его утомляет.

Она провожает Эрве до самой входной двери и тихонько, точно сестра-привратница, затворяет ее за ним. Усевшись в машину, Эрве яростно хлопает дверцей. Иветта подкрашивает губы.

— Я тебе это припомню! Ничего себе три минуты! — Она говорит, не двигая губами, растягивая их перед зеркалом. — Да еще сам же и разозлился, — добавляет она.