Эрве молчит. Он резко трогает и едет по направлению к привокзальной площади, с остервенением переключая скорости, и, забыв об осторожности, обгоняет все машины.

— Потише! — вырывается у Иветты.

— Извини, — говорит он. — Этот чертов Ронан вконец меня допек.

Затормозив, он ловко ставит машину перед входом в «Дю Геклен» и помогает Иветте выйти. Швейцар распахивает дверь. Понимающая улыбка. Эрве тут завсегдатай. Метрдотель угодливо указывает им столик, стоящий чуть в стороне.

— Перекур, — с шумом выдыхает Эрве. — Так-то оно лучше.

— А чего это у тебя такая злющая физиономия? Вы что, поругались?

— Да нет, не то чтобы поругались.

— Ну, расскажи.

И она, ластясь к нему, с горящими от любопытства глазами перегибается через столик.

— Рассказывай же скорее. Ты мне говорил только, что это приятель, который вышел из тюрьмы. Теперь давай дальше!

— Гарсон! — окликает Эрве. — Два мартини.

Он сжимает руку Иветты.

— Ну, что сделал твой приятель? — не унимается она. — Своровал?

— Убил, — шепотом отвечает Эрве.

— Боже мой! Какой ужас! И ты общаешься с таким типом?

— Мы были большими друзьями.

— Когда?

— Десять лет назад. И даже гораздо раньше. Вместе учились в лицее с шестого класса и до конца — пока не поступили в институт. Я всегда им восхищался.

— Почему? Не глупее же него ты был.

Официант приносит мартини. Эрве поднимает свой стакан и задумчиво разглядывает его, словно перед ним магический кристалл.

— Трудно это объяснить, — говорит он. — Ронан — человек, который одновременно и притягивает и отталкивает. Когда ты рядом с ним, ты согласен со всем, что бы он ни говорил и что бы ни делал. А стоит с ним расстаться, сразу перестаешь быть согласным. Ну, как вот смотришь кино и сопереживаешь с героем во всех его перипетиях, а после говоришь себе: «Бред какой-то!» Когда он задумал создать «Кельтский фронт», ему удалось уговорить четверых или пятерых.

— А что это такое — «Кельтский фронт»?

— Что-то вроде небольшой лиги, которых теперь полным-полно развелось. «Бретань для бретонцев» — ты понимаешь, о чем речь. Но дело сразу пошло дальше. Не знаю, как Ронану удалось, но он тут же раздобыл где-то и деньги и оружие. Если уж он возьмет что в голову, для него все средства хороши. Мы-то просто играли в войну или в полицейских и воров. А он — нет. Клянусь, нет! Он заставлял нас распространять листовки, расклеивать воззвания.

— Как интересно!

— До известного предела. А вот когда мы начали подкладывать взрывчатку в трансформаторы и задирать фараонов, я почуял, что все это плохо кончится.

— Бедная моя лапочка! Чтобы ты задирал фараонов? Да в жизни не поверю.

— Мы были совсем мальчишками, — говорит Эрве. — Заводили друг друга. И головы у всех были полны рассуждениями Ронана. Мы боролись за свободную Бретань.

Метрдотель, протянув им меню, готовится записывать.

— Выбирай сам, — говорит Иветта.

Эрве, торопясь продолжить исповедь, не раздумывая заказывает устрицы, две порции рыбы и бутылку мускателя.

— Ну, дальше! — просит Иветта, как только метрдотель отходит от их столика.

— Дальше? А дальше мы перешли к совсем серьезным делам, и тут случилась беда. Сколько тебе тогда было лет? Девять, десять? Ты не можешь помнить. А процесс был вообще-то громкий. Барбье. Тебе это имя ничего не говорит? Его тогда только что назначили городским комиссаром. Он прибыл из Лиона; сторонников автономии он считал просто сбродом и публично поклялся прижать их к ногтю. Я опускаю детали, заявления в прессе и так далее. Но учти, что отец Ронана во всеуслышание одобрял действия Барбье. Отношения у Ронана с отцом всегда были накалены до предела. Представляешь, каково было старику, бывшему офицеру, с его пятью нашивками на рукаве, с его орденами и регалиями, когда Ронан за карточным столом вдруг бросает ему в лицо, что, мол, Барбье — сволочь и что непременно отыщется кто-нибудь, кто даст ему прикурить.

— И этим человеком оказался он сам? — спрашивает Иветта, не донеся до рта вилки.

— Подожди! Не так быстро. Сначала Барбье засадил за решетку нескольких наиболее отчаянных горлопанов. Но это было еще не так страшно. А потом в один прекрасный день в Сен-Мало устроили демонстрацию, которая кончилась совсем плохо. Кому-то пришла в голову нелепая мысль раскидать по мостовой цветную капусту. Потом вдруг вспыхнули драки. Никто не знает, чем такое может кончиться. Словом, кого-то убили. Какого-то рыбака, выстрелом из револьвера. Барбье объясняет все так, как ему выгодно, заявляет, что в толпе были подстрекатели, и называет несколько наиболее активных групп, в том числе и «Кельтский фронт», который, даю тебе слово, был тогда совершенно ни при чем. А вот что произошло потом, я в точности не знаю. Когда выяснилось, что Барбье убит, мне и в голову не пришло заподозрить Ронана. Поэтому, когда мы с друзьями узнали, что Ронан арестован и признал свою вину, нас это сразило наповал.

— Он даже не предупредил вас?

— Вот именно! Знай мы о том, что он задумал, мы попытались бы его удержать. Но он всегда был очень скрытным. И потом он, конечно же, не был уверен, что мы поддержим его. Убить полицейского! Только подумай, что это значит. И мы затаились.

— А за себя вы не боялись?

— Нет. События разворачивались молниеносно. Через три дня после убийства на Ронана донесли. Анонимное письмо. Он тут же признал свою вину. И сразу после этого его подруга, Катрин Жауен, покончила с собой.