И в этот самый миг раздался звонок в дверь. Опоздавших гостей сегодня не было, и вообще странно звонить дверь в половине одиннадцатого вечера. Павлина положила ситечко и подошла к двери. Она знала: если Ольга услышит звонок, то подумает о том же самом. Димитрий? Каждую минуту они ждали его возвращения, но к этому ожиданию все время примешивался страх перед тем, что будет дальше.

Она осторожно открыла дверь и выглянула на слабо освещенную улицу.

– Павлина! – прошептал чей-то голос из тени. – Это я.

Павлина вышла на крыльцо и тихо спросила:

– Кто – я? – Она уже поняла, что это не Димитрий, – в голосе слышался акцент.

– Я, Элиас.

Секунду поколебавшись, Павлина нащупала его руку в темноте и легонько потянула к себе, на свет.

– Заходи в дом! – прошептала она. – Заходи же!

Худая фигура, еле волоча ноги, прошла за ней в дверь, а затем на кухню.

– Посиди минутку, – сказала Павлина, глядя на него, бледного и изможденного. – Боже мой, ну и вид у тебя. Хуже, чем у Димитрия, когда мы его видели в последний раз.

Элиас поднял на Павлину темные ввалившиеся глаза. Все черты резко обострились на его похудевшем лице. Было в нем что-то нечеловеческое.

– Вижу уже, что тебя надо накормить, – проговорила старая служанка, не прекращая суетиться и хлопотать. – Погоди только минутку, я схожу со стола уберу и десерт подам.

Не прошло и нескольких минут, как Павлина вернулась на кухню. Бледная бесплотная тень молча вошла за ней и осторожно закрыла дверь.

– Здравствуйте, кирия Комнинос, – вежливо сказал Элиас и поднялся.

– Элиас! Прошло столько времени…

Она подошла и хотела взять его за руки, но он инстинктивно отпрянул – слишком хорошо помнил, как давно их не мыл.

Они уселись вокруг стола. Грязная, пропитанная потом рубашка Элиаса и Ольгино безупречное кремовое платье могли служить безошибочным знаком их принадлежности к разным мирам.

Женщинам хотелось задать сразу тысячу вопросов, но они понимали, что Элиасу тоже есть о чем спросить. За этим он, должно быть, и пришел. А они могут и подождать.

– Я заходил на улицу Ирини и на улицу Филиппу, – начал Элиас. – Наш дом заперт, и в нашей мастерской распоряжается кто-то другой. Где же?..

Не было смысла его обманывать. Так или иначе, он скоро узнает правду.

– Твои родные уехали в Польшу, – сказала Павлина. – Уже почти два года как. Катерина с Евгенией получили от них открытку, давненько уже, а с тех пор – ничего.

О переселениях он уже слышал.

– А мастерская?

– Власти решили, что люди, видимо, уже не вернутся, и выставили все на продажу.

– Но она наша!

– Не так громко, – предупредила Павлина и приложила палец к губам.

– Вероятно, они хотели, чтобы предприятия снова заработали, – объяснила Ольга. – Но если твои родители вернутся, им наверняка выплатят компенсацию.

Элиас проглотил злые слезы:

– Но почему бы им не вернуться? Греция же больше не воюет?

Ольга с Павлиной неловко переглянулись. По городу ходили слухи о том, какая участь постигла некоторых евреев, но пока у них не было никакой информации из первых рук.

– А что с нашим домом?

За полгода партизанской войны Элиас огрубел почти до бесчувственности, но сейчас он еле удерживался от слез. Тарелка с едой, которую поставила перед ним Павлина, стояла нетронутая. Трудно было узнать в нем прежнего мягкого юношу, лучшего друга Димитрия.

– Что случилось с нашим домом? – повторил он настойчиво, почти враждебно, словно эти женщины были в чем-то виноваты. – Почему окна заколочены?

– Не знаю, Элиас, – сказала Павлина. – Должно быть, для сохранности.

Она говорила с ним протяжно, ласково, словно с маленьким ребенком, и он ответил так же по-детски капризно:

– Я хочу домой!

– Ключи у Евгении. Ее что, не было дома, когда ты заходил?

– Нет. У них было темно.

– Спала, наверное, – мягко сказала Павлина. – Они с Катериной рано ложатся. Завтра прямо с утра вместе сходим.

– Я должна вернуться в столовую, – сказала Ольга, – но сначала хочу у тебя кое-что спросить. Ты видел Димитрия?

– Уже года два не видел. Его перевели в другую часть. Я думал, может, он здесь, с вами.