– Хочешь, я провожу тебя домой?

Эти слова вырвались сами собой, и Димитрий тут же смутился. Ясно же, что провожать ее будет Элиас. Они ведь живут на одной улице.

– Не надо, но все равно спасибо, – снова засмеялась она. – Еще светло. Я сама дойду.

– Уверена? – уточнил он.

К немалому удивлению юноши, Катерина вдруг передумала.

– А знаешь, вообще-то, было бы неплохо. Ты ведь не идешь еще домой, Элиас?

Тот покачал головой.

До улицы Ирини было недалеко, и Димитрий поймал себя на том, что старается идти помедленнее.

По пути Катерина рассказывала о семье Морено. Кирия Морено научила ее почти всему, что она теперь умела, и каждый день ей представлялись новые возможности отточить мастерство. О своем ремесле она говорила с жаром.

– Я как подумаю про этих девушек с табачной фабрики – каждый день одно и то же, день за днем, – и понимаю: я бы умерла, если бы мне пришлось так работать. У меня на работе каждый час что-то новое. Там десятки разных швов, и каждый раз я их шью разными цветами, на разных тканях, в разных сочетаниях. И результат каждый раз разный.

– Немного похоже на музыку, да? – отозвался Димитрий.

– Да! Мне кажется, очень похоже, – засмеялась девушка.

– Нот всего семь, но из них можно составить тысячи разных мелодий! Так, значит, ты совсем как Моцарт, только вместо нот у тебя нитки? – Димитрий сам улыбнулся такому сравнению. – Элиас говорит, ты еще и вундеркинд, как Моцарт.

Катерина покраснела. Может быть, потому, что он упомянул об Элиасе. Димитрий не мог этого сказать точно и старался не думать о том, сколько времени они проводят вместе.

– Я не так уж много знаю о Моцарте, но думаю, Элиас преувеличивает.

Дорога домой кончилась что-то уж очень быстро. Катеринина оживленная, раскованная речь завораживала. Димитрию казалось, что она вся как-то светится изнутри. Девушка улыбалась не только губами, но и глазами, и даже в ее походке чувствовалась радость.

Прошло несколько дней, и Димитрий понял, что все время думает о Катерине и мечтает увидеть. Ее образ отпечатался в памяти, и молодой человек никак не мог прогнать его. Катерина на своем примере показала ему то, что он, пожалуй, уже и сам понимал: счастье не обязательно связано с богатством. То, что ему самому вечно было не по себе при мысли об ожидавшем его огромном состоянии, тоже это доказывало.

А вот голод и недовольство были определенно связаны. В Салониках многие жили у самой черты бедности, и уже назревали неизбежные волнения.

Василий каждый день приносил новости от отца. На улицах с приходом мая стало жарче, нежное тепло весны сменилось иссушающим летним зноем, и одновременно с этим люди потеряли терпение и стали выдвигать требования. Поговаривали о всеобщей забастовке.

– Салоники на грани революции, – докладывал Василий товарищам, горя возбуждением. – Рабочие на табачных фабриках готовят забастовку! Завтра! Мы должны их поддержать.

Выбора не было. Не могли же они не поддержать эксплуатируемых, обездоленных, тех, кому за неделю работы платят меньше, чем богачи тратят на один обед в дорогом ресторане. Василий не раз водил Димитрия в кварталы, где они жили, и теперь настало время хоть как-то проявить солидарность.

На следующий день молодые люди встретились в университете и направились к зданию муниципалитета. Через несколько минут их подхватила целая река людей. Чувствовалось приподнятое настроение: в этот солнечный день в стране рождалась демократия, открытый уличный протест. Это радовало.

– Вот так мы и дадим понять, что чувствуем! – восклицал Василий. – Правительство не может просто отмахнуться от нас, верно? – Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть шум толпы.

Пролетел слух, что к ним присоединяются рабочие из трамвайного и железнодорожного депо и электрики. Жажда протеста распространялась, как эпидемия, и на улицах собралось больше двадцати тысяч человек.

Василий был вне себя от восторга.

– Может, и добьемся чего-то, смотри-ка, – сказал он. – Это и есть власть народа!

Наконец демонстранты разошлись.

Нечаянно столкнувшись в этот вечер с отцом, Димитрий услышал неприятную новость.

– Ну что ж, – сказал Константинос, отдавая шляпу Павлине, но глядя при этом прямо на сына, – ты будешь рад услышать, что Метаксас дал полиции полную свободу действий!

Димитрий старался не выдать себя. Ему не хотелось, чтобы отец узнал, что он тоже был сегодня на улице.

– Это как-то слишком, – отозвался он.

– Мне так не кажется, Димитрий, нет, не кажется. – (Молодой человек промолчал.) – И еще лучше: он вводит военное положение. С этим народом только так и нужно.