В одном отношении жизнь семьи Морено на какое-то время стала лучше: диктатура подавила организации, подогревавшие антисемитские выходки в начале тридцатых годов, и евреи в городе вздохнули свободнее.

– Вот уже полгода, – сказал Саул Морено сыновьям, – как на стенах нам ничего не пишут. Ни единого слова.

Они шли в мастерскую, и Катерина, как обычно, с ними.

– Это хорошо, – откликнулся Элиас, – иначе рано или поздно пришлось бы сказать маме, зачем мы без конца покупаем краску.

Исаак, который всегда смотрел на мир менее оптимистично, чем младший брат, и своими глазами видел погром в квартале Кэмпбелл каких-нибудь пять лет назад, не удержался от замечания:

– Можно посадить одного, другого, но если есть люди, которые нас ненавидят, поверь мне, они найдут способ проявить свое отношение.

– Да ладно тебе, Исаак, не будь таким пессимистом! – сказал отец.

– Я сам хотел бы ошибаться, но это ведь идет не только от левых. Ты не видел вчерашнюю газету?

– Нет, не видел.

– В Германии были еврейские погромы. Страшные. И сделали это не левые.

– Да где она, та Германия? – фыркнул отец. – А? Мы-то с вами в Греции!

– Отец прав, Исаак! Что нам до Германии? Давай уж остановимся на Салониках!

– Можешь останавливаться на чем хочешь, – сказал Исаак, – но, по-моему, это очень наивно с твоей стороны.

– Ну, не будем спорить из-за пустяков, – попытался унять сыновей Саул Морено. – Особенно при матери. Вы же знаете, она терпеть не может, когда вы ссоритесь.

– Неужели ты думаешь, что люди стали бы заказывать у нас все эти роскошные наряды, если бы они нас так ненавидели? – не отступал Элиас – ему хотелось посрамить теорию брата.

Пока сыновья спорили, Саул Морено открыл дверь в мастерскую. Да, нескольких клиентов он потерял, но все равно книги заказов у него исписаны сверху донизу. Людям в небывалом количестве требовались наряды для крещения и бар-мицвы, бальные платья, свадебные платья и костюмы – все новые и новые костюмы. Стоило моде измениться на сантиметр, касалось ли это ширины, длины отворотов или клеша на брюках, как в городе находилось множество мужчин, немедленно приходивших снимать новые мерки.

Жизнь в Салониках текла практически по-прежнему, богатые оставались богатыми, а бедные – бедными, разве что у последних теперь было меньше возможностей выразить недовольство. Люди почти не заметили, что в других странах Европы произошли резкие перемены. А потом, в сентябре 1939 года, Германия вторглась в Польшу, и началась новая мировая война.

В последующие месяцы Салоники не испытывали недостатка в новостях. Некоторые левые издания при диктатуре закрылись, но все равно оставались еще сотни газет, придерживавшихся самых разных взглядов на войну. Позиция диктатуры была двойственной. Она поддерживала политический союз с Францией, экономически зависела от Германии и находилась в дружеских отношениях с Муссолини, что в целом составляло шаткий нейтралитет, который не мог сохраняться долго. Хорошие отношения между Грецией и Италией, которые поддерживал Метаксас, начали портиться, когда итальянские самолеты стали летать над греческой территорией.

Димитрий и его друзья без конца спорили по этому поводу.

– Чего он ждет, этот Метаксас? Он что, не видит, что мы вот-вот окажемся там же, где остальная Европа? Что за пассивность!

– А что он может сделать?

– Готовить страну к войне!

– Возможно, он знает, что делает, – предположил Димитрий. – Может быть, это какая-то сложная дипломатическая игра, которой мы просто не понимаем.

– Я в это не верю. По-моему, он просто боится воевать.

– Генерал – и боится воевать! При любых политических убеждениях, если ты не готов воевать за свою страну, ты просто трус.

Студентам до сих пор приходилось напрягаться только умственно, но не физически, и теперь они рвались в бой. Молодые люди понимали, что Греция представляет собой легкую добычу.

Рано утром 28 октября 1940 года итальянский посол передал послание Метаксасу в его резиденции в Афинах. Муссолини намеревался оккупировать некоторые стратегические позиции в Северной Греции.

Греческий премьер-министр ответил решительным «нет!».

Через несколько часов итальянцы вторглись в Албанию.

«Это война!» – кричали заголовки газет, цитируя Метаксаса. Всем было известно, что греческая армия не подготовлена и плохо вооружена.

– Я ухожу на фронт, – сказал Лефтерис, университетский товарищ Димитрия. – Учеба подождет. Если мы сейчас не вытурим итальянцев с нашей земли, может быть, скоро и университетов никаких не будет.

– Что? Ты, заклятый враг генерала, идешь на войну? – недоверчиво переспросил Димитрий.

– У нас ведь теперь общий враг, верно? Как еще мы можем его победить? Дождаться, пока Муссолини появится на пороге, и прихлопнуть его книжкой по голове?