Во времена моей невинной юности я верил, что Британия «выиграла войну» не только с помощью русской самоотверженности и американских денег, но и благодаря героизму сражавшихся британцев. Я разглядывал комиксы «Коммандос», в которых мужчины в шерстяных шапках и с суперколоссальными предплечьями бросались на сжавшихся от ужаса немцев, из гигантских челюстей вылетал крик «Получи, фриц!», а из дул винтовок вырывались снопы огня.

Я прекрасно помню, как учился у утонченного преподавателя классической филологии, побывавшего в японском плену: он способствовал четкому представлению, что битва при Эль-Аламейне стала поворотным пунктом в войне. Монти [84] наподдал Роммелю, и с того времени Джерри [85] снова и снова получал взбучку. Поэтому я испытал определенное потрясение, когда спустя годы прочитал, что произошло на самом деле.

Оказалось, что битва при Эль-Аламейне в конце октября 1942 г. была не настолько поворотной для истории, как мне внушали. Более того, некоторые британские историки неучтиво называли ее «ненужным сражением». Через несколько недель после нее должна была начаться операция «Факел» – десант союзных войск намеревался выгнать немцев из Северной Африки. По всей видимости, битва при Эль-Аламейне была не столько решающей военной победой, сколько необходимым политическим фиговым листком.

К осени 1942 г. послужной список Британии представлял фактически непрерывную последовательность ошибок, эвакуаций, катастроф и всесторонних поражений, которые часто наносились силами неприятеля, заметно уступающими по численности. Все выглядело так, словно страна начала выступать в премьер-лиге, имея репутацию «Манчестер Юнайтед», а играла как ФК «Танстолл» [86] . «Я не могу добиться побед, – жаловался Черчилль, – именно побед добиться крайне трудно».

Это были не только Норвегия, Дюнкерк, Греция, Крит, где британские войска довели до совершенства маневр, который можно было бы назвать «заячьим» или стремительным бегством. 1942 г. был еще хуже, гнетущая серия фиаско началась на Дальнем Востоке, где были потоплены корабли «Принц Уэльский» и «Рипалс». Затем последовала капитуляция Сингапура, хотя Черчилль написал своим генералам четкое распоряжение сражаться до последнего человека и предпочесть смерть бесчестью.

Но они, подумав, решили проигнорировать совет Черчилля, бесчестье было заметно привлекательнее. Был оставлен Рангун. Рейды на Сен-Назер и Дьеп, прославленные в целях пропаганды, достигли немного и ценой больших потерь. Потом пал Тобрук – новость об этом была передана Черчиллю на розовом листке, когда он сидел рядом с Рузвельтом в Белом доме. Черчилль был крайне подавлен – ведь он снова лично отдал недвусмысленные указания, чтобы войска сражались до самого конца.

Опять британцы были наголову разбиты меньшими по численности немецкими войсками. Выдвигаются самые разнообразные объяснения этой не отвечавшей ожиданиям низкой эффективности Британии, ведь до того она считалась одной из самых свирепых и успешных военных держав, которые когда-либо видел мир. В своих замечательных размышлениях на эту тему Макс Гастингс не скупится на критику.

По мнению Гастингса, все генералы были на деле не бог весть что. Даже Монти не заслуживает места в ряду «величайших капитанов истории». Если военачальники не были попросту недалеки, они слишком часто были нерадивы и самодовольны. Они всячески избегали риска и испытывали сильную антипатию к кровопролитию. Отчасти это объяснимо, принимая во внимание память о Первой мировой войне, но заметно препятствует сражающейся стороне. А в широкой офицерской среде имелось предостаточно глупцов, которые пришли в вооруженные силы, считая их теплым местечком, способным обеспечить более легкую жизнь, чем у предпринимателя, ведущего собственное дело.

Уровень вооружения не отвечал стандарту, по крайней мере, оно уступало немецкому, а также существовало ужасное подозрение, что у британцев в целом нет того огня в груди, как у их неприятелей. Макс Гастингс выразился так: «Многие британские офицеры осознавали, что у их солдат из гражданских нет той воли и приверженности, которую ежечасно демонстрируют немцы и японцы». Или, как довольно неприятно кричал Рандольф во время совещания на Даунинг-стрит в 1942 г.: «Отец, беда в том, что твои солдаты не хотят сражаться!»

Верно это или нет, – а подобный вердикт находился в явном противоречии с бесчисленными геройскими поступками британских военных, совершенными по всему миру, – но важно то, что многие думали именно так. Отсутствие британских успехов стало причиной замешательства дома и насмешек за границей. В июле 1942 г. в Америке был проведен опрос общественного мнения о том, какая страна наиболее способствовала победе в войне: 37 процентов ответили – США, 30 процентов – Россия, 14 процентов – Китай, и лишь 6 процентов были высокого мнения о Британии и ее усилиях.

Разумеется, это было источником желчи и горечи для Черчилля, которому смысл государственной деятельности представлялся в укреплении престижа Британии и Британской империи. После капитуляции Сингапура Черчилль политически пребывал в низшей точке за все военное время, возможно, он даже задумывался об отставке. Его разочарование отразилось в словах, сказанных вслед за сингапурскими событиями: «У нас было много людей, так много людей. Мы должны были лучше проявить себя». Когда он услышал о падении Тобрука, то заявил: «Поражение – это одно, а позор – совсем другое».

Его эго стало неразрывно связано с британскими военными успехами, идентифицировалось с ними – тем легче было соперникам изводить Черчилля. «Он выигрывает дебаты за дебатами, но проигрывает сражение за сражением», – жестоко сказал лейбористский парламентарий Эньюрин Бивен в палате общин. И в самом деле, общественная обеспокоенность усилилась настолько, что положение Черчилля у себя в стране стало довольно шатким.

Когда в августе 1942 г. Черчилль поехал в Москву на встречу со Сталиным, чтобы объяснить, что второй фронт не будет открыт в том году, советский лидер безжалостно насмехался: «Вы, британцы, боитесь сражаться. Вы не должны считать немцев сверхлюдьми. Рано или поздно вам придется воевать. Нельзя победить в войне, не сражаясь».