Если вы намереваетесь заниматься изучением так называемого «романского» архитектурного стиля, то вам непременно потребуется знание древних знаков. Сегодня мы необдуманно употребляем понятие «романский стиль», полагая его само собой разумеющимся. Но при этом мы не отдаем себе отчета в том, что исходим из ложных посылов, тем самым лишая немецких зодчих и мастеров причитающегося им признания. Термин «романский стиль» был введен в историю зодчества всего лишь в 1825 году французом де Комоном. В то время в определенных кругах культивировалась идея, что архитектура, которая использовала крестообразные своды и округлые формы, напоминавшие базилики, восприняла духовное наследие римской культуры. Ясность в этот вопрос вносит Б. Ханфтманн («Деревянные постройки Гессена», 1907): «Подобные воззрения были присущи французам в первую очередь наполеоновской эпохи: романские народы как производная от римлян, романские языки как производные от римского наречия, так на свет появилось романское искусство. Нельзя не отметить, что подобная версия была во многом правдоподобной, а потому многие поверили, что вся культура Западной Европы покоилась на фундаменте латинской расы. Французы с непростительным самодовольством пытались увидеть себя в Риме, откуда исходили все нити развития по церковной линии. Они грезили о мировом господстве подобном римскому. Нелепость подобных притязаний опроверг граф Гобино. Он не был склонен к выдумкам, а потому до основания разрушил этот миф. Но он никак не касался истории зодчества. А потому поколения беспристрастных толкователей искусства тщетно пытаются понять, как архитектура Рима со временем „трансформировалась“ в романское зодчество». Даже сегодня мы продолжаем повторять эту выдумку, тем самым давая противнику возможность заявлять, что наше культурное наследие является порождением Рима. Не многие способны осознать тот факт, что нам приходится сталкиваться с типичной ранненемецкой архитектурой, которая была порождением неслыханного мастерства немецких зодчих и величием германского духа! Надо отметить, что в деле нелепого возвышения этого якобы имевшегося влияния отличился гуманизм. Мы знаем, что отдельные архитектурные элементы первых религиозных твердынь сложным путем все-таки смогли пробиться через Альпы. Однако скульптурные камни можно вывезти и из Ирландии, что позволяет сделать великое множество находок. Тем не менее «ренессанс» эпохи Карла очень быстро закончился, а местные зодчие и мастера продолжали строить в соответствии с древней традицией.

Изучая архитектурные формы, мы можем выявить, как мастера применяли весьма необычные для каменного строительства методы, более подходящие для деревянных построек. Кроме этого видно, как можно было наполнять нордическим духовным наследием римские архитектурные элементы. Мы узнаем работу германских мастеров по использованию в камне техники деревянного зодчества, а также по характерному для германцев разделению плоскости в соответствии со светом и тенью. Мы постигаем, как формы, некогда прибывшие с юга, были восприняты и одушевлены людьми Севера через нордические конфигурации. Они были подстроены под древние знаки и образы, о чем в своей работе «Следы индогерманской веры в изобразительном искусстве» сообщал Йозеф Стшиговский. Из папского письма следовало, что германским строителям надо было предоставить свободу действий, в противном случае они бы никогда не закончили свою работу. Впрочем, до сих пор не было обнаружено доказательств подлинности этого документа. При всем том не надо искать умозрительных доказательств, потому как в церквях раннего периода можно часто найти вещи, не имеющие отношения к христианству. Даже такие высокопоставленные духовные лица, как епископ Бернвард Хильдесхаймский, чрезвычайно часто использовали в своих творениях типично германские формы. В этих людях, которые когда-то были рождены немецкими матерями, говорил голос крови и голос предков. Древние воззрения были сильнее чуждых форм. Вершины колонн были обильно наполнены символическими образами. Германские символы покрывали даже ручки и прочие мелкие элементы. Использование символов было настолько явным, что их свободное употребление могло вытеснить собственно церковные сюжеты. Это становится очевидным, если принять во внимание гневное письмо Бернарда Клервоского, в котором он решительно высказывался против изображения охоты, различных животных, листвы и т. д. Мы можем установить, что в указанное время (середина XII столетия) основа образов, украшавших храмы, в основном состояла из германских языческих символов, даже если это были незначительные элементы убранства. Если же принять во внимание, что святой Бонифаций и другие деятели церкви выступали против использования германских символов, например, вязи и ленточных узоров, то становится понятным, что церковь отнюдь не стала хозяйкой положения. Во всяком случае, по тактическим соображениям она была вынуждена мириться с древними традициями. Как мы увидим, часть символов продолжала использоваться в самые различные времена.

Обрабатывая бесчисленное число найденных в наших церквях образов и изображений, которые могут трактоваться только как германские, понимаешь, что знаки и символы использовались как самоочевидные. А потому их можно было обнаружить не только в храмах и монастырях. С некоторой натяжкой можно говорить о том, что первопричина этого крылась в ремесле. Из XIV–XV веков до нас дошли сведения, в которых этим объектам дается весьма удачное название — «языческая вещица». Это понятие уходит корнями в обычаи. Йозеф Стшиговский в своей статье «Утренняя заря и языческая вещица» писал: «Настойчивость, которую я вижу в развитии у нас в Европе так называемого „языческих вещиц“, состоит в том, что речь, в сущности, идет о ремесленном обозначении всего нордического. Проблема состоит в том, что это название было дано властью господствующей церкви. А потому можно говорить о противопоставлении власти и Севера, церкви и Веры, правоверности и именно „языческих вещиц“. Под этим развитием мы можем наблюдать древние пласты, которые мы можем вновь и вновь обнаруживать под слоем господствующей последнее тысячелетие власти, подобно тому, как можно обнаружить старое изображение под новым слоем краски». Из этого следует, что это словосочетание как бы состоит из двух понятий, а именно «высокого искусства» объединенной власти, которая в духовном плане жаждала подчинить Север Средиземноморью, и ремесленного искусства нордическо-германской Родины. Несомненно, что «языческие штучки» — это «нижний слой», который продолжал подспудно существовать после того, как власть навязала свою веру (хотя правильнее было бы говорить — подчинила этой вере германцев). Как раз этот пример демонстрирует нам, что нет ни малейших поводов говорить о «романской» архитектуре. Когда говорим о ней, то всего лишь оказываем нежелательную поддержку средиземноморскому властному искусству.

В эпоху готики древние формы были постепенно вытеснены из архитектурного облика Германии. Скорее всего, церковь поддерживала новые строительные формы, в которых господствовала строгость, никак не сочетавшаяся с неканоническими «варварскими» объектами. Однако и в этом случае мы можем обнаружить чудесное свойство символов — их живучесть. Мы можем найти их в ажурных готических орнаментах. Их элементы иногда следуют в таком порядке, который позволяет трактовать их как более или менее явно выраженные символы. Здесь мы вновь можем слышать кровный голос Севера. Но в годы контрреформации было не только прекращено это духовное цветение, но запрещено великое множество обычаев. Наследие предков, пытавшееся проявиться позже, во времена рококо и романтики, было полностью растоптано гуманизмом. Именно об этом нам проповедовал венский исследователь Йозеф Стшиговский. Он заявлял: «Сегодня, наконец-то, пришел час, чтобы осознанно обратить нордические воззрения против религии Средиземноморья». Эта мысль четко и ясно звучит в каждом из его произведений. Указанные нордические воззрения укоренены в мировоззренческих символах, тех «языческих штучках», которым на протяжении веков противилась церковь. И сегодня они продолжают (хотя и не слишком явно) жить в народном искусстве. Можно сослаться на статью из журнала «Германия» (1936, Эремита), в которой сообщалось: «Символ — это извечная противоположность тому, что мы обычно называем догмой! Догма — это искусственным образом навязываемая вопреки желанию форма».

Мы должны обратить свои взгляды на скандинавский Север. Там христианство появилось только после X века. Мы можем найти здесь множество удивительных вещей, в том числе относительную терпимость христианства, что объяснялось особым расовым сознанием. Там народ с доисторического времени был слит воедино со старой верой, а потому не мог расстаться с ней всего лишь за несколько веков. Это позволяет предположить, что у скандинавов осталось больше преданий, обычаев, символов, нежели у немцев, которые расположены южнее. Примечательным является то, насколько христианство было обеспокоено тем, чтобы использовать и «унифицировать» эти символьные сокровища. При изучении Севера Ханфтманн («Деревянные постройки Гессена», 1907) совершенно справедливо отмечает: «Если добрая часть из имевшихся символов была использована в качестве образных средств нового учения, то навязываемые с редкостным упрямством христианские образы так и не были до конца приняты». Теперь надо задаться вопросом: что христианство привнесло со своей стороны в древние символы? По большому счету сугубо христианским символом считается только крест. Надо обратить внимание на статью Марии Фассбиндер «Крест в изобразительном искусстве: от раннего христианства до XIII века». Она исходит с сугубо католической точки зрения, полагая, что «из опасения преследования и осквернения святых таинств христиане использовали в катакомбах символьное искусство». «Они опасались напоминать о распятии Спасителя до тех пор, пока крест, считавшийся позорной казнью для рабов, воспринимался язычниками как нелепость. По большей части крест маскировался в формах, понятных только посвященным. Крест мог быть встроен в одиночный символ якоря, или же в якорь между двумя рыбами (символ Христа), в древо жизни, в посох Моисея, в закругленный трезубец со змеями, Оранту с воздетыми руками, фигуру благословляющего ветхозаветного патриарха Иакова, крестообразные буквы греческого алфавита (хи) и (тау). В катакомбах Присциллы и Домитиллы, тем не менее, можно найти даже латинский крест».

Сразу же надо исправить несколько допущенных ошибок. Утверждается, что первые христиане боялись использовать символы, но только знаки, считавшиеся священными. Однако находки в катакомбах свидетельствуют о том, что никак не могли допустить католические авторы. Конечно, на первый взгляд кажется, что рыба и якорь, которые использовались вплоть до II века, являются исключительно христианскими символами. Рыба, которая по-гречески пишется как ICHTYS, может являться анаграммой, расшифровываемой как «Иисус Христос Сын Божий, Спаситель». Кажется, что якорь даже появился позднее. Он мог трактоваться как символ надежды. Символически, что в «Саге о Плацидусе» упоминается распятие на якоре. Есть и другие предания, где якорь выступает в качестве креста для распятия. Есть изображения Христа, распятого на якоре (Мендель. «Христианская символика». 1854). Только к концу II столетия начинают встречаться кресты, которые использовались в качестве символов: крест-колесо, греческий крест, равнобедренный крест, свастика. Последняя встречается чаще других. Все они имеют древнейший смысл, обозначая «умирание и воскресение», вечное возрождение, вечный круговорот. Лехлер («О свастике») настойчиво утверждает, что латинский крест еще не появился в катакомбах Рима. Якобы имевшиеся обнаружения в катакомбах этого позднехристианского знака были разоблачены как ошибочные. Равнобедренный крест становится христианским символом не ранее конца II века. Хотя бы поэтому интересно читать свидетельства современников, которые настойчиво высказывались в пользу использования христианами креста. Один из отцов церкви Марк Минуций Феликс заявлял, что крест использовался слабыми в вере христианами, которые не смогли полностью избавиться от своих прежних верований. В апологии «Октавий» он писал следующее: «Мы не почитаем крестов и не желаем их. Вы, может быть, имея деревянных богов, почитаете и деревянные кресты, как составные части ваших божеств. Но самые знамена ваши и разные знаки военные разве не позлащенные и украшенные кресты?»

Крестообразные знаки известны людям еще с эпохи неолита. Работа французского исследователя Габриэля де Мартилле (1866) подтверждает, что наличие креста свидетельствовало о формировании у человека каменного века религиозных представлений. Если, несмотря на протесты Марка Миниция Феликса и не только его, крест смог стать основным христианским символом, то можно говорить о том, что церковь уступила в этом вопросе. Но она не была совершенно беспомощна перед древними традициями и преданиями, но проводила искусные уступки, следуя древнему принципу: разделяй и властвуй! Это применимо как к духовной области, так и ко всем прочим. Подобным способом церковь переняла давно известные и широко распространенные символы, использовала их для собственных нужд, окутала их легендами и, наконец, присвоила их. В итоге мы сейчас с трудом можем судить о подлинном происхождении этих символов. В этой связи стоит вспомнить об императоре Константине, благодаря которому произошло возвышение креста и лабарума (христограммы в виде пересеченных букв X и Р). Он весьма прозорливо избрал этот символ для того, чтобы нанести его на свои знамена. Это сразу же ему позволило заручиться поддержкой его войска, преимущественно состоявшего из германцев. Именно благодаря этому он смог одержать в 312 году победу в битве у Мильвийского моста. Мария Фассбиндер открыто утверждает: «После победы знак позора стал символом победы. Начинается его общественное прославление. Императрица Елена начинает поиски креста, на котором был распят Христос. Поклонение кресту (Adoratio crucis) совершалось в страстную пятницу у выхода из Иерусалима, где сохранилась большая часть этого креста. Кроме этого значительную часть креста получили Константинополь и Рим. Эти города стали местами его почитания».

Прекрасно известно, что по миру распространилось огромное количество поддельных частиц Святого Креста. Кроме того сохранились сведения, что первоначальный крест для распятий имел Т-образную форму (равно как и символ тау). Латинский крест в нынешнем его виде появился на свет только лишь благодаря императору Константину. Он поднял его ввысь, чтобы начать битву против императора Максенция. Лабарум мы можем обнаружить также на монетах Константина. Этот символ был начертан рядом с тремя символами солнца на его полотнищах. Константин объяснял свою победу через крестное знамение. Более того, он, не будучи христианином, носил крест на лбу, а также позволил поместить этот символ на шлемы и щиты своих воинов.