Фицрой невероятно бережно, словно хрупкий цветок, отнес принцессу почти на цыпочках к самому толстому дереву и усадил там, прислонив спиной и не вынимая из плаща.

– Отдыхайте, ваше высочество… Если что нужно, только прикажите!

Я посмотрел, как он со всех ног ринулся к седлу своего коня, спросил у нее тихонько:

– Принцесса, вы как себя чувствуете?

Она проговорила тоненьким нежным голоском:

– Хорошо…

– Тогда учитывайте, – напомнил я, – что Фицрою нужно и драться по дороге. Если не можете сами держаться в седле, то, может быть, вам удастся ехать на его же коне сзади? Сзади Фицроя, не коня. И ему будет приятнее.

– Коню?

– Да и коню, – согласился я, – и Фицрою. Оба они еще те кони. Вы же будете за него держаться… за Фицроя, имею в виду. Это так всем мужчинам нравится, когда за нас держатся женщины. Мы чувствуем себя мущщиннее, чем на самом деле… а потом и в самом деле такими становимся. Ибо обязывает. Обязываете.

Она мало что поняла, судя по ее беспомощному виду, но ответила послушно, как хорошая девочка:

– Как скажете, глерд Юджин. Я вас все еще не поблагодарила… Спасибо, глерд Юджин.

Я отмахнулся.

– Пустяки, не стоит благодарности. Это же было сделано в интересах международной общественности и сохранения нужного равновесия, когда наша чаша весов тяжелее, что правильно и законно. Да и ваша старшая сестра подняла всех на ноги. Мне кажется, она вас искренне любит и оберегает.

Она посмотрела на меня в великом изумлении кроткими газельими глазами.

– И я ее люблю. Кроме нее у меня никого нет. А теперь есть еще вы, глерд Юджин.

– И глерд Фицрой, – добавил я.

Она кивнула.

– Да, глерд Фицрой, мастер Рундельштотт, этот ваш странный слуга, что все понимает, это я заметила… Но вы ближе, глерд Юджин.

– Ой, даже боюсь.

Она печально улыбнулась, голосок стал еще тоньше и жалобнее:

– Я же знаю, как вы помогли моей сестре! Она мне все рассказала. И все ждет, когда же потребуете плату.

Я поморщился, ответил с аристократической небрежностью:

– Ну пусть ждет. Не дождется. Отдыхайте. К сожалению, привал ненадолго, да и то не ради нас, увы, и даже не ради вашего высочества, а ради коней.

– Я люблю коней, – ответила она очень серьезно, – а также лошадок.

– Нам нужно, – сказал я, смягчая невольную резкость своих слов, в общении с принцессой все выглядит резким, жестким и грубым, – нужно убраться отсюда как можно скорее.

Понсоменер хворост теперь собирает в одиночку, Фицрой угождает принцессе, даже когда Понсоменер вывалил целую груду сухих сучьев, Фицрой не повел ухом.

Рундельштотт быстро поставил палочки шалашиком, огонек из его зажигалки моментально воспламенил тонкие прутики, взвилось оранжевое пламя.

Принцесса захлопала в ладоши.

– Ой, как здорово!.. Милый Рундельштотт, как вы это делаете?

Фицрой сказал гордо:

– Я тоже так умею!

Она округлила глаза и посмотрела на него очень серьезно и задумчиво.

– Правда?.. Но вы же не старый… Или старый, но скрываете…

– Нет-нет, – сказал Фицрой поспешно, – я совсем не старый, а даже напротив!..

– Напротив, – спросила она, – это совсем-совсем старый? Ой, а я думала, что вы молодой…

Даже Понсоменер потихоньку улыбался, Рундельштотт готов заржать, а Фицрой вскрикнул, будто раненный в самое сердце:

– Ваше высочество!.. Ну как я могу быть старым, если у нас уже есть старый?.. Нельзя двум старым быть в одной группе!.. Молодые могут, но старый может быть только один! И вы знаете, кто он.

Она посмотрела на Рундельштотта, потом на него и спросила:

– Кто?

Он застыл с открытым ртом, принцесса смотрит очень серьезно, хороший и такой правильный ребенок, что никого не обманывает и не понимает, что ее все равно обмануть могут.

Рундельштотт перехватил мой взгляд, кивнул, а когда увидел, что в нашу сторону никто не смотрит, сказал негромко:

– Та рубашка, которую ты так умело нашел в моей комнате… в самом деле набирает магию солнца. Я не верил.

Я ответил понимающим взглядом. У меня рубашка и штаны тоже усиленно поглощают энергию. Здесь ее, благодаря трем солнцам, поступает уж и не знаю насколько больше, жадно впитывается одеждой, а из нее моим телом, чего никогда не происходило, но теперь, наверное, мой организм наконец-то сообразил, как это делать и в моем мире, я и там, дома, чувствовал распирающую мощь, но не понимал, как ею управлять, а когда не знаешь, то это дурь, а не мощь, а дурь опасная вещь.