Избранная лирика

Аннотация
Михаил Луконин вошёл в поэзию твёрдо и основательно, со стихамимужественными и нежными. Это были стихи о не защищённом от пуль солдатскомсердце. Такое же незащищённое, легко ранимое было сердце у поэта. Вот почемуон написал: «Стихотворению форма нужна такая, как на красноармейце».Время и поколение определялись в луконинской поэзии как самое главное, как самое коренное. Трагизм многих стихов М. Луконина — мужественный по-солдатски, в нем нет ни грана фальши и рисовки, поэт писал по «мандатусердца» — только то, что велели ему его память, его жизнь, его вдохновение. Авдохновение музы М. Луконина умное и доброе. Вот почему из его стихов встаётудивительно нежная и отзывчивая биография сердца.

МИХАИЛ ЛУКОНИН ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА Библиотечка избранной лирики Издательство «Молодая гвардия, Москва, 1965 Scan, OCR, SpellCheck А.Бахарев Содержание От составителя. Владимир Цыбин Коле Отраде Приду к тебе Лето Отступление Про это Нежность В поисках нежного человека Утро На перевале Спите, люди Обелиск Основные книги М.К. Луконина ОТ СОСТАВИТЕЛЯ Михаил Луконин вошёл в поэзию твёрдо и основательно, со стихами мужественными и нежными. Это были стихи о не защищённом от пуль солдатском сердце. Такое же незащищённое, легко ранимое было сердце у поэта. Вот почему он написал: «Стихотворению форма нужна такая, как на красноармейце». Время и поколение определялись в луконинской поэзии как самое главное, как самое коренное. Трагизм многих стихов М. Луконина — мужественный по- солдатски, в нем нет ни грана фальши и рисовки, поэт писал по «мандату сердца» — только то, что велели ему его память, его жизнь, его вдохновение. А вдохновение музы М. Луконина умное и доброе. Вот почему из его стихов встаёт удивительно нежная и отзывчивая биография сердца. Да. Это было всё со мною, Я помню, было. Тяжёлой пулей разрывной меня подмыло. Но на поверхности земнойя здесь упрямо. Я только не хожу домой. Прости мне, мама. Это стихи-обелиски, стихи-памятники, поставленные поэтом в другом, внимательном сердце, которое мы зовём читательским. Темы луконинской поэзии разнообразны, но всё же ярче всего и весомей обозначен в ней четырёхугольник: война, любовь, мужество, земля. Поэзия М. Луконина очень заметно влияет на молодую поэзию, и, пожалуй, вряд ли назовёшь какое-либо значительное поэтическое явление среди новых поэтов, на которое не повлияло бы мощное «магнитное излучение» его поэзии. В последних стихах М. Луконина еще сильнее зазвучали большая, добрая человечность, тончайший лиризм и поиски нежного, отзывчивого сердца человеческого: Спите, люди, сном предутренним одеты, Отдыхайте Для работы, Для игры, Привязав на нитке дальние ракеты, Словно детские зелёные шары. Сердце поэта живёт не защищённым от всего, что есть в жизни. Но зато стихи его защищают всё самое высокое и чистое, что есть в человеке. Такой была русская классическая поэзия. Многое от неё есть и в поэзии Михаила Луконина. Владимир Цыбин Коле Отраде Я жалею девушку Полю. Жалею За любовь осторожную: «Чтоб не в плену б!..» За: «Мы мало знакомы», «не знаю», «не смею»... За ладонь, отделившую губы от губ. Вам казался он: летом — слишком двадцатилетним, Осенью — рыжим, как листва на опушке, Зимою — ходит слишком в летнем, А весною — были веснушки. А когда он взял автомат, вы слышите?.. — Когда он вышел, дерзкий такой, как в школе, Вы на фронт прислали ему платок вышитый, Вышив: «Моему Коле!» У нас у всех были платки поимённые, Но ведь мы не могли узнать двадцатью зимами, Что, когда на войну уходят безнадёжно влюблённые, Назад приходят любимыми. Это все пустяки, Николай, если б не плакали. Но живые никак представить не могут: Как это, когда пулемёты такали, Не встать, не услышать тревогу? Белым пятном на снегу выделяться, Руки не перележать и встать не силиться. Не видеть, как чернильные пятна повыступали на пальцах, Не обрадоваться, что веснушки сошли с лица?! Я бы всем запретил охать. Губы сжав — живи! Плакать нельзя! Не позволю в своём присутствии плохо Отзываться о жизни, за которую гибли друзья. Николай! С каждым годом он будет моложе меня, заметней. Постараются годы мою беспечность стереть. Он останется слишком двадцатилетним, Слишком юным для того, чтобы дальше стареть. И хотя я сам видел, как вьюжный ветер, воя, Волосы рыжие на кулаки наматывал, Невозможно отвыкнуть от товарища и провожатого, Как нельзя отказаться от движения вместе с Землёю. Мы суровеем, Друзьям улыбаемся сжатыми ртами, Мы не пишем записок девочкам, не поджидаем ответа... А если бы в марте, тогда, мы поменялись местами, Он сейчас обо мне написал бы вот это.... 1940 Приду к тебе Ты думаешь: Принесу с собой Усталое тело своё. Сумею ли быть тогда с тобой Целый день вдвоём? Захочу рассказать о смертном дожде, Как горела трава, А ты — и ты жила в беде, Тебе не нужны слова. Про то, как чудом выжил, начну, Как смерть меня обожгла, А ты — ты в ночь роковую одну Волгу переплыла. Спеть попрошу, а ты сама Забыла, как поют... Потом меня сведёт с ума Непривычный уют. Будешь к завтраку накрывать, А я усядусь и углу, Начнёшь, как прежде, стелить кровать А я усну на полу. Потом покоя тебя лишу, Вырою щель у ворот, Ночью, вздрогнув, тебя спрошу: — Стой! Кто идёт?! Нет, не думай, что так приду. В этой большой войне Мы научились ломать беду, Работать и жить вдвойне. Не так вернёмся мы! Если так, То лучше не приходить. Придём работать, курить табак, В комнате начадить. Не за утешением - утешать Переступлю порог. То, что я сделал, к тебе спеша, Не одолженье, а долг. Друзей увидеть, в гостях побывать И трудно и жадно жить. Работать — в кузницу, спать — в кровать. Слова про любовь сложить. В этом зареве ветровом Выбор был небольшой, — Но лучше прийти с пустым рукавом, Чем с пустой душой. 1944 Лето Пришла, как лето, — дочь Анастасия, Вся в мать — солнцеволоса и добра. Оповестила всех, Оголосила, Что ей в дорогу дальнюю пора. Всё что-то шепчут трепетные губы, Сердце жжёт тепло её руки. И глаза загадочны, как глуби На переплёске Волги и Оки. Да, сколько тебе стукнуло? — Семнадцать! — Я вглядываюсь пристально в часы, А годы будут множиться, Сменяться, Как волны у прибрежной полосы. И будет так же буйно в том июле, Потяжелеют ветки от плодов, И отзовётся всё в сердечном гуле У Настиных семнадцати годов. В июле кружат голову предгрозья, И поле дышит зреющей травой, И по ночам созвездия, как гроздья, Свисают над туманной головой. Ты запрокинешь медленные руки, Глазами встретишь близкую звезду, Все мировые радости и муки Придут к тебе В далёком том году. Я говорю тебе: не бойся, Настя, Не бойся жить открытей и смелей. Жить на земле! Да, выше нету счастья, Ты расспроси у матери своей. Бушует переполненное лето, Мы будем вспоминать ещё о нём. Идём, благодарю тебя за это. Тебе семнадцать грянуло — Идём! Да, по часам семнадцать отстучало, Нет у тебя ни лет ещё, ни дней. Ещё рассвет, Ты — самое начало. Ты с каждою минутой все родней. Засмейся лету, дочь Анастасия, Как счастливы единою судьбой Две матери — Марина и Россия, Склонившиеся тихо над тобой. Отступление Власть её не изучена, значительно приуменьшена, пока что уж — в крайнем случае — всесильна над нами женщина, Водительство пресловутое, нам данное от рождения, наше главенство дутое чистое заблуждение. Укоренилось ложное представленье привычное, Женщина дело сложное, явление необычное. Эта простая истина не каждому открывается. Застенчиво и таинственно женщина улыбается. Приходим, бедой отмечены, подвигами небывалыми, мы всё равно для женщины детьми остаёмся малыми. На взлёты и на крушения, на все наши игры шумные смотрят, даря прощение. Женщины — люди умные. Спорится или ссорится, любится или дружится, забудется или помнится — женщину надо слушаться. Она одарит надеждами, осмеивает сомнения. Врачует руками нежными отметины и ранения. Учит она. Воспитывает... Потом — на разрыв испытывает. Про это Вот это и есть То, что называют любовью? Так это зовётся? Так пишется? Это и есть?.. Вы руки тяжёлые закинете к изголовью, Ночь не ответит. Дождь забарабанит об жесть. Будут зимы, и вьюги, и росы на травах, И звёзды, и радости будут. Разрывы придут. И только не будет Ни виноватых, Ни правых. Ни знающих, Ни умудрённых, Ни лечащих тут. Никогда никого не расспрашивайте об этом, Ни друга, ни ветер, ни самую умную ночь. Ликуйте или страдайте одни И не верьте поэтам, Поэты и сами себе-то не могут помочь. Берите всю радость себе, не отдавайте и муку, Это только вдвоём открывают, Уж если любовь. Воспоминания о любви Не годятся в науку, Всё не так. Всё по-новому, снова, Не снова, а вновь. Нельзя объяснить — Что это со мной или с вами. Один среди поля, под ливнем, и ходит гроза. Об этом никак невозможно чужими словами, Слова не приходят — Молчите глазами в глаза. Молчите, Чтобы ресницы задели ресницы, Молчите, Чтоб сердце услышало сердце другое в громах. Любите друг друга. Не думайте — явь это всё или снится, Любите друг друга, не бойтесь, Не ройтесь в томах. Ни адреса нет, ни параграфа нету, ни ГОСТа, Будет она неотступна, мучительна, как и со мной. Не пишется это, Не слышится. Дышится просто. Так и поэзия — Дышится жизнью самой. Нежность Да, Нежность тихо-тихо так подкрадывается, Баюкает так мерно, как прибой. Как будто бы за что-то там оправдывается, Смиряется И жертвует собой. Она предупредительна, как счастьице, Улыбчива, Как море вдалеке. Та нежность Как приладится — и ластится, Лепечет имя. Гладит по щеке. На пепелище, сжатое любовью, На войлочных подошвах вышла ты. К ней, как сиделка, села к изголовью И подала осенние цветы. О нежность, ты — прилежность принадлежности, Ты вырасти из милости могла, Из чувства долга или так — из вежливости. Ты думала — природу обвела! Из жалобности выросла, Из жалости. Ты можешь обмануть и заманить. Но всё ж тебе, хотя бы в самой малости, Пожара Никогда не заменить. Я думаю порой о неизбежности. Огонь под пеплом. Да, огонь в крови. А трудно будет этой жалкой нежности. Когда любовь Потребует любви. В поисках нежного человека Товарищи, сюда — От снежных гор Памира, Где льдистая гряда Века переломила. Покиньте высоту, Скорей ко мне на помощь, Скорей покиньте ту Заоблачную полночь. Спускайтесь с дальних гор, Куда слетают реки. Вы отложите спор О «снежном» человеке. Потерян след иной, Иду землёю зимней, Запутал белизной То снегопад, то иней. Ни знаков и ни вех. Ищу в дали безбрежной - Потерян человек Заснеженный И нежный, Не то, что «снежный» ваш — Виденье иль сказка, Не призрачный мираж. Живая. Сероглазка. Мой нежный человек, Смеющийся от снега! Её бровей разбег Остановил с разбега. Пока искал слова, Она дышала рядом. Но вдруг Её Зима Укрыла снегопадом. Вот где-то здесь она — Протягиваю руки. Какая-то вина Томит меня в разлуке. Вот только что была. Но нету, нету. Нету!.. Бросайте все дела, На поиски По следу! Вот состраданья след — Не этот след нам нужен. Вот жалость шла. Но нет, Подделку обнаружим. Нас не собьёт с пути Похожесть или смежность, Нет, надо нам найти Обиженную нежность. Она теперь в беде, Нуждается в защите. Не где-нибудь нигде, В себе её ищите. Ищу я... Тает снег. Весною тянет прежней, Потеря человек Заснеженный И нежный. 1960 Утро Приходит день. Необычайна осень. И кажется, что снова будет лето — переплетенье музыки и света, дней и ночей, заката и рассвета, ветров и трав. И переплеск морей. Твой день сегодня. Выходи скорей навстречу ожиданья новых вёсен. Семнадцать зим и лет сплошной весны. И ты — побег. Зовут ещё девчонкой. Твой белый лоб прикрыт прозрачной чёлкой, зрачкам глаза славянские тесны, И губ твоих нетронутая завязь, и плеск ещё не разведённых рук. Ты стон времён. Ты мировая зависть. Ты будущее радостей и мук. Ну что уж там, казалось бы, семнадцать! Но даже дням положено сменяться. Меня сквозь жизнь, как пламя пронесло, вело сквозь бури жёлтого огня. Я пулей был в войне и песней в мире. Немыслимо ты для меня — число с семнадцатью нулями. Для меня, узнавшего, что дважды два - четыре. Ты ещё только человечек мелом из чёрточек и точек на доске. Но я горю в костре твоём несмелом, ты проступаешь солью на виске. Ты медленно идёшь Москвой иль Прагой, кому-то где-то кажется, и снится, и чудится, мерещится и мнится, что будешь скоро небом, будешь правдой. Ты — невозможность верить в бесконечность. Да, ты — опроверженье постоянства. Ты — жизни обновляемая вечность, ты ей нужна, как времени пространство. Счастливо тебе! Будет утро скоро, твоё, а не моё. А ты иди. Пролейся плодородьем, солнцем брызни. Ты — семечко из яблока раздора, раздора между мной и сменой жизни. Иди, как жизнь. Счастливого пути! На перевале На перевале тут не до шуток, Вы там бывали? Как жуток Этот промежуток На перевале! На самом гребне седой вершины Торчишь нелепо. И одинаково недостижимы Земля И небо. Не знаешь — Смелость тебя вздымает Иль гонит робость. Взлететь ли, или — и так бывает — Пропасть, Как в пропасть? Не знаешь — смертен ты или вечен, Лжец или правый, Развенчан ты или увенчан, Хулой Иль славой. То всё умею и всё могу, То нет — не смею, То сразу снова у всех в долгу, То всё имею. Как обозначить своё звучанье — Слезами? Смехом? Чем отзовётся земля — молчаньем Иль горным эхом? То хочется вселенной крикнуть: Эгей! — с разбега; То боязно: Вот оборвутся Завалы снега... Всё это поднялось помимо меня, со мною. Должно быть, это вон та равнина Всему виною, На перевале земля видна, как отдалённость. На перевале Людям нужна Определённость. — Да? — я спрашиваю там, внизу, тогда вначале. — Нет? — вопросом на мой вопрос Мне отвечали. На перевале, на гребне лет, Не пряча взгляда, — Да или нет? Да или нет? — Ответить надо... О испытание на вершине, Ты просто мука. Внизу словами затормошили, А тут — Ни звука. Там на улыбку любви и боли глядел — не видел, Отстраняя родные слёзы, Навек обидел. Там в одиночество так бежалось — Не успевали. От одиночества Сердце сжалось На перевале. Как будто молнией вдруг расколот, То в жар, то в холод, То так велик! То снова мал. То стар, То молод. Спите, люди Спите, люди, Отдохните. Вы устали. Отдохните от любви и маеты. Млечный Путь усеян звёздными кустами, Ваши окна отцветают, как цветы. Наработались, устали ваши руки, Нагляделись И наискрились глаза, И сердца, устав от радости и муки, Тихо вздрагивают, встав на тормоза. Спите, люди, это просто ночь покуда, Вы не бойтесь — день проснётся, снова жив. Спите, люди, Ночь такая — просто чудо, Отдыхайте, Пятки-яблоки сложив. Я на цыпочках хожу, и мне счастливо. Вспоминаю, Как цветасто спит Париж, Спит Марсель у знаменитого залива. И тебя я помню, Прага, — сладко спишь. Вспоминаю ночи Дели и Рангуна. К пальмам голову — некрепко спит Ханой. И Пном-Пень, устав от солнечного гуда, Спит на ложе красоты своей земной. В Таиланде. тихо спит вода Сиама. Спят плавучие базары. Ночь в порту. «Тише, тише! — Я шептал над ухом прямо. Берегите, люди, эту красоту!..» Спали в Хельсинки. Ногами снег сминаю И хожу так осторожно, словно лось... Тишина. Я всё ложу и вспоминаю, Как в Пекине что-то очень не спалось. Вот и ты теперь уснула под Москвою, Спи, родная, Спи с ладонью под щекой. Я взволнован Красотой И добротою. Ты прости мне этот сложный неспокой. Снова Волгу звезды крупно оросили, Здесь, у хутора Глухого, спать пора. Снюсь я дочери своей Анастасии, Тише, тише — не будите до утра. Спите, люди, сном предутренним одеты, Отдыхайте Для работы, Для игры, Привязав на нитке дальние ракеты, Словно детские зелёные шары. Чтобы дети и колосья вырастали, Чтоб проснуться в свете дня, а не во мгле, — Спите, люди, Отдохните. Вы устали. Не мешайте жить друг другу на земле. Обелиск Вы думаете — нет меня, что я не с вами? Ты, мама, плачешь обо мне. А вы грустите. Вы говорите обо мне, звеня словами. А если и забыли вы... — Тогда простите. Да. Это было всё со мной, Я помню, было. Тяжёлой пулей разрывной меня подмыло. Но на поверхности земной я здесь упрямо. Я только не хожу домой. Прости мне, мама. Нельзя с бессменного поста мне отлучиться, Поручена мне высота Всей жизни мира. А если отошёл бы я иль глянул мимо - Представьте, Что бы на земле могло случиться! Да, если только отойду — нахлынут, воя, Как в том задымленном году, громя с разбега, Пройдут Мимо меня Вот тут, топча живое, Кровавым пальцем отведут Все стрелки века Назад — во времена до вас, цветы детсада, За часом час — до Волжской ГЭС ещё задолго, Так — год за годом — в те года у Ленинграда, В года, Когда до самых звёзд горела Волга. В год сорок... В самый первый бой, в огонь под Минском, В жар первой раны пулевой, в год сорок первый... Нет, Я упал тогда в бою с великой верой, И ветер времени гудит над обелиском. Не жертва, не потеря я — ложь, что ни слово. Не оскорбляйте вы меня шумихой тризны. Да если бы вернулась вспять угроза жизни - Живой Я бы пошёл опять навстречу снова! Нас много у тебя, страна, да, нас немало. Мы — это весь простор земной в разливе света, Я с вами. Надо мной шумит моя победа. А то, что не хожу домой, Прости мне, мама. ОСНОВНЫЕ КНИГИ М.К. ЛУКОНИНА Сердцебиенье. Изд-во «Молодая гвардия», 1947. Дни свиданий. Изд-во «Советский писатель», 1947. Рабочий день. Поэма. Несколько изданий. Дорога к миру. Поэма. Несколько изданий. Годы. Лирика. Изд-во «Молодая гвардия», 1958. Стихи дальнего следования. Изд-во «Советский писатель», 1956. Стихотворения и поэмы, Гослитиздат, 1958. Клятва. Воениздат, 1962. Признание в любви. Поэма. Гослитиздат, 1963. Товарищ поэзия, Изд-во «Советский писатель», 1963. Преодоление. Изд-во «Советский писатель», 1964.