Хотя я уважала его пыл (в воскресенье он дважды посещал церковь, а на неделе ходил на собрание по изучению Библии) и чувствовала благодарность к нему за внесение религиозной нотки в нашу повседневную жизнь, я была солидарна со Стивеном в том, что не желала насильственного обращения в христианство, в особенности за завтраком. Вне сомнения, с самыми чистыми намерениями Дон лелеял надежду способствовать чудесному обращению Стивена – подобного тому, что произошло с Саулом по дороге в Дамаск, – посредством утреннего чтения Библии и молитв. Я могла с абсолютной уверенностью предсказать, что он потерпит поражение, поскольку его широкая, прекрасно освещенная автострада библейских истин была еще менее привлекательна для Стивена, чем моя собственная одинокая тропа, проложенная легкой поступью по извилистым улочкам веры в человека и его добрые дела. Стивен не желал знать ничего, кроме торжества рационализма, воплощенного в физике, и я очень сомневалась в том, что исполненное серьезности чтение и сухие проповеди в полдевятого утра, когда я возвращалась домой, отдав Люси в школу, смогут что-то изменить. В любом случае за завтраком Стивен всегда скрывался за газетой, установленной перед ним на деревянной раме за неимением автоматического переворачивателя страниц. Непреклонная газета сдавалась лишь под натиском ложки, груженной таблетками, слабительным, вареным яйцом, свиными отбивными, рисом и чаем, а все разговоры пресекала на корню.

Дон не ожидал встретить такое препятствие, когда первый раз спустился к завтраку, вооруженный Библией и назидательными трактатами. Я промолчала, позволив ему развлекать безмолвного слушателя по мере своих возможностей. Находясь под защитой «Таймс», Стивен мог быть уверен в том, что ничто не отвлечет его от подробного ознакомления с текущими событиями, знанием которых не мог пренебречь член колледжа, чье слово за Высоким столом теперь считалось решающим. Он читал о неустойчивом финансовом положении Великобритании, обессиленной процентными ставками по кредитам из США, о пробных запусках космического челнока. Что касается меня, то я успевала лишь мельком просмотреть заголовки; Стивен же читал медленно, мысленно фотографируя и затем переваривая каждый кусочек информации, каждый факт и каждую цифру, для того чтобы отрыгнуть ее в подходящей обстановке – возможно, за Высоким столом.

Дон, судя по всему, находился в затруднении, понимая, что цель не дается ему в руки. Я подумала, что ему пора отвлечься, и предложила хорошенько позавтракать: на столе были кукурузные хлопья, мюсли, вареные яйца и тосты; кроме того, я спросила, пробовал ли он «Мармайт» [129] . Он взял в руки круглую банку с коричневым содержимым и желтой крышкой. «Нет, нет, в Штатах такого не делают; наверное, это что-то вроде шоколада», – ответил он, щедро накладывая на тост темную вязкую субстанцию. «Попробуй, и узнаешь», – сказала я, глядя, как внушительный кусок тоста отправляется к нему в рот. Его подетски наивное, открытое лицо скривила судорога отвращения, когда жгучая соленая паста обрушила свой удар на его вкусовые рецепторы. Даже Стивен выглянул из-за газеты, чтобы продемонстрировать широкую усмешку с пленительными ямочками на щеках. Добросердечный Дон, на секунду задумавшись, простил нам жестокую шутку; но больше никогда не обнаруживал на завтраке свои миссионерские намерения.

Огромным преимуществом содержания в доме американца из Калтеха было то, что, когда интересы науки требовали от Стивена поездки в Лос-Анджелес или любой другой город США, американец тут же начинал проситься с ним. Поэтому, хотя Стивен настаивал на том, чтобы я сопровождала его в трехнедельном вояже в Америку следующим летом, Дон все время маячил рядом, всячески демонстрируя свою готовность к поездке. Это невероятно простое решение ранее непреодолимой проблемы давало мне возможность осуществить желание, исполнение которого я откладывала много лет. А именно прошло тринадцать лет с тех пор, как я впервые очутилась в Испании, и с тех пор я мечтала о возобновлении связи с этой страной и ее цивилизацией, игравшей огромную роль в моем образовании еще до того, как все мои скромные амбиции были задушены на корню. Любезностей, которыми мы обменивались с испанцем-дворецким Гонвиля и Каюса во время приемов, было явно недостаточно для того, чтобы поддерживать разговорный испанский на уровне, и за долгие годы этот когда-то прекрасно освоенный навык съежился до горстки вежливых речевых формул. Для продолжения работы над диссертацией требовалась хорошая доля вдохновения и мотивации, частично из-за того, что масштаб исследования начал казаться мне неподъемным, частично из-за огромного багажа заметок, которые необходимо было упорядочить; но и в связи с тем, что тема моего исследования оставалась настолько далека от моей повседневной жизни, что мне требовалось вновь соприкоснуться с реальностью, породившей ее.

Как всегда, мои родители с радостью откликнулись на предложение совместного отдыха с внуками, так что мы с папой начали планировать широкомасштабный тур по Северной Испании и Португалии, местами накладывающийся на camino franc'es, древнюю тропу паломников, направляющихся в Сантьяго-де-Компостела. Планирование поездки воскресило чудесные воспоминания о каникулах, проведенных в Европе, в особенности благодаря тому, что мой отец обладал особым чутьем, позволяющим выявлять редкие исторические сокровища, на которые обычный турист не обратил бы внимания.

Как только закончились летние хлопоты – банкеты по случаю мини-конференций, барбекю, званые обеды, детские праздники, школьные дни спорта, праздники по случаю окончания учебы; прозаичные, но неизбежные дела, такие как техническое обслуживание автомобиля и уборка в арендуемом доме между жильцами; наконец, злокозненная атака краснухи, уложившей Люси в постель незадолго до конца четверти, – Стивен уехал в Калифорнию, а мы наконец-то отправились в Бильбао. Хотя этот промышленный мрачноватый город на северном побережье Испании встретил нас немного сыро и облачно, мое сердце затрепетало, лишь только я вновь вдохнула в свои легкие воздух Испании. Сердце не прекращало трепетать на протяжении всего отпуска, и не только благодаря тому, что мы заново открывали для себя Испанию – освобожденную страну, где не осталось ни следа фашизма и где демократия делала первые робкие шаги; дело было в том, что здесь к жизни возвращалась прежняя я – полная надежд предприимчивая девушка, долгие годы похороненная под грудой изнурительных обязанностей и других приоритетов. Постепенно мой испанский язык возвращался ко мне: я восстановила его грамматику, синтаксис и лексикон, открывая его для себя заново. Живая сила языка пробудила мой голос лингвиста, затаившийся в робком молчании под весом интеллектуального шовинизма Кембриджа, где следовало держать язык за зубами, дабы не быть осмеянным.

Города со звучными названиями – Бургос, Саламанка, Сантьяго, Леон, Коимбра и Опорто, необычные храмы, средневековые монастыри, мосарабские часовни, процессии паломников, дымящиеся под солнцем долины и искривленные ветви олив прочертили полосу ослепительного света и обжигающей жары в нашей жизни, приглушенной пронизывающей сыростью и серостью севера. В скалистых ущельях, потоках, соснах и горах я видела отражение ландшафтов, описанных cantigas de amigo, и чувствовала дух живой традиции, запечатленный в песне. Непосредственный опыт прикосновения к реальности, лежащей в основе моей разросшейся до непомерных масштабов диссертации, невероятно воодушевил меня: теперь я была твердо уверена в том, что исследования Средневековья гораздо более полезны, чем собирание гальки на пляже. Я поклялась себе закончить диссертацию, несмотря ни на какие трудности; даже если это ни к чему не приведет; даже если все закончится с ее завершением. Мне не терпелось записать все, что я увидела, и связать это с текстами, но не настолько сильно, чтобы бросить все и стремглав бежать в Кембридж, не выжав все полезные соки из каждой секунды пребывания в Испании и Португалии. В любом случае детям нужна была награда в виде нескольких дней на море за бесконечные часы терпеливого сидения в автомобиле. Люси, чье богатое воображение позволяло ей занять саму себя и окружающих увлекательнейшей беседой в любую жару и в течение любого промежутка времени, была очарована мотивом раковины морского гребешка, отмечающим путь пилигримов к могиле святого Иакова в Сантьяго. Она выискивала этот символ на зданиях, статуях и дорожных знаках, всякий раз издавая торжествующий вопль при обнаружении оного. Неудивительно, что после посещения такого количества религиозных памятников жития всех святых перепутались у детей в головах. Когда мы остановились у моря в португальском местечке Офир, они пустились во все тяжкие: Люси изображала Иоанна Крестителя, окатывая брата потоками морской воды, а он, завернутый в полотенце, демонстрировал неприхотливого пилигрима в странствии по Пути Святого Иакова. Любые религиозные толкования этой сцены были бы, увы, абсолютно тщетны. Пока детей поглощала эта буйная еретическая забава, произошел единственный инцидент за отпуск, который мог бы сойти за неприятность: папа не мог выйти из номера из-за сломанного замка. В номере не было телефона, а единственным оставшимся выходом служил балкон. Оттуда нужно было перепрыгнуть на соседний балкон нашего номера, рискуя упасть с высоты в двадцать метров. Папа нашел нас на пляже; его распирало от гордости за собственное бесшабашное удальство – и нам всем пришлось согласиться с тем, что для шестидесятитрехлетнего респектабельного пенсионера это был настоящий подвиг.

Осенью 1977 года, воспламененная впечатлениями от поездки по Пиренейскому полуострову, я была намерена взяться за диссертацию с обновленным видением и возрожденной энергией, хотя систематизация материала требовала значительных усилий и времени. Стивен вернулся из Калифорнии с очередным повышением в должности – ему предложили профессуру в области гравитационной физики. Профессура, помимо скромного увеличения зарплаты, предполагала и другие преимущества, в частности признание и уважение в любом обществе – с некоторыми исключениями, и одним из них стала его собственная кафедра. Продвижение Стивена по службе совпало с капитальным ремонтом помещения кафедры. В течение некоторого времени он терпеливо ожидал появления в своем офисе ковра, полагавшегося по статусу только профессорам. Несколько месяцев прождав втуне, он решил поднять животрепещущий вопрос в беседе с главой кафедры, который, выслушав его, брюзгливо отмахнулся. «Только профессорам полагается ковер», – сказал он. «Но я профессор!» – убеждал его Стивен. В конце концов в качестве несколько отсроченного подтверждения его нового статуса профессорский ковер материализовался.