Поскольку мой отец сам собирался ложиться на плановую операцию в больницу Сент-Олбанс, мои родители вернулись домой при первых признаках выздоровления у Стивена. В их отсутствие мне приходилось полагаться на помощь друзей, в особенности Джой Кэдбери, которая все эти годы оставалась в тени, оказывая поддержку в самых трудных обстоятельствах. В 1973 году Роберт оставался в семье Кэдбери во время нашей поездки в Россию; он и Люси прекрасно общались с их детьми, Томасом и Люси Грейс. Когда Стивен был в отделении интенсивной терапии, а я ухаживала за ним, дети ночевали в доме Кэдбери. Великодушие, с которым Джой предложила уход за Робертом, покрытым красными коростами, было превыше дружеского участия; фактически это означало, что оба ее ребенка через пару недель окажутся в постели с ветрянкой. У меня не оставалось другого выхода: я отпустила Роберта, потому что была так истощена и так нужна Стивену, что уже не понимала, что с нами происходит.

Заботами Джой Роберт скоро поправился, хотя ее собственные дети, в свою очередь, стали жертвами ветрянки. Мой отец благополучно пережил операцию, и, когда я выкроила пару часов, чтобы навестить его в Сент-Олбансе, он уже встал и прогуливался по палате. Выздоровление Стивена было медленным и менее предсказуемым, в частности из-за того, что он отказался принимать предписанный ему пенициллин. Он тихо сидел в кресле, положив голову на ладонь, в такой же меланхоличной позе, которую освоил в шестидесятые. Он не говорил, часто задыхался, ел и пил маленькими осторожными глотками. Он был еще слишком слаб, чтобы покидать дом, поэтому коллеги с кафедры приходили к нему и проводили семинары в нашей гостиной. Наконец к пасхальным выходным его силы стали возвращаться. Только тогда мы сумели позволить себе нормальный ночной сон, и я смогла немного ослабить бдительность. Дети вернулись домой, и за оставшуюся неделю школьных каникул мы планировали восполнить недостаток семейного отдыха.

У Стивена были другие планы. На второй день Пасхи, находясь на раннем этапе выздоровления, он созвал своих студентов, приказал организовать машину и отправился на пятидневную конференцию в Оксфорд. Глядя им вслед с парадного крыльца, я чувствовала, что неверие в подобное безрассудство перерастает у меня в отчаянное желание сбежать – как можно дальше. Деннис и Лидия Шама, ошарашенные авантюризмом Стивена, порекомендовали отель в городке Сент-Айвс на побережье Корнуолла. Оглушенная невозможностью происходящего, плохо понимая, куда еду, подгоняемая непреодолимым желанием бежать из Кембриджа, я повезла детей в Лондон, где на вокзале Паддингтон мы сели на поезд в юго-западном направлении. Поезд уносил нас все дальше и дальше. После Эксетера он замедлил ход, неспешно пробираясь по стрелкам разветвленных рельсов. В неведении о медленно текущем времени, не обращая внимания на играющих и смеющихся детей, я безучастно смотрела в окно, на усеянные первоцветами поля Корнуолла, не воспринимая их красоты, погруженная в оцепенение от усталости и уныния.

Было очевидно, что мы живем на краю обрыва. Тем не менее даже на краю обрыва можно пустить корни, проникающие сквозь скалу и камень; корни, пробирающиеся и в самую скудную почву, чтобы добыть питание и построить опору для кроны, пусть и не богатой; чтобы породить листву, цветы и плоды. В конце апреля мы вернулись из Корнуолла, а Стивен – из Оксфорда, потом дети снова пошли в школу, как если бы предпасхального кошмара не было и в помине. Уравновешенный и нетребовательный, Роберт всегда спокойно относился к болезни и инвалидности отца. К счастью, в школе у него была масса возможностей заниматься физическими видами спорта и играми, в которых отец не мог к нему присоединиться. Люси, во всем следуя примеру брата, тоже не очень переживала из-за необычности ситуации в семье. Наша жизнь вошла в прежнюю колею; пожалуй, изменилось лишь то, что желание с пользой проводить каждую минуту стало еще сильнее. Когда Стивен и дети были заняты своими делами, я то и дело возвращалась к диссертации, записывая по одной-две идеи за раз; я еще раз отремонтировала дом, который сдавался в аренду для оплаты счетов за обучение Роберта; при возможности посещала уроки вокала; готовила праздничные ужины для полчищ летних посетителей кафедры.

В середине лета к нам приехала съемочная группа «Би-би-си», чтобы снять кино о Стивене, которое должно было стать частью документального фильма о происхождении Вселенной.

Продюсер фильма Вивьен Кинг случайно оказалась выпускницей Уэстфилдского колледжа того же года, что и я. Она изучала математику, но в кинематографе придерживалась не радикально научного, а скорее гуманистического подхода, желая представить Стивена в благоприятном свете, показав его с разных сторон, в том числе в окружении семьи. Я одобряла такой подход, потому что иначе Стивен мог предстать публике в качестве злого гения, похожего на прикованного к инвалидному креслу доктора Стрейнджлава из фильма Стэнли Кубрика [125] . Готовый продукт, первый и лучший из всех последующих, содержал элементы поэтической идиллии, пусть и в научном контексте. Само собой, Стивена показывали работающим на кафедре, во взаимодействии со студентами, проводящим семинары, разъясняющим свои новые теории. Также у него взяли интервью в домашней обстановке; на заднем плане в солнечном саду на цветущей лужайке резвились дети. Когда фильм транслировали по всему миру как часть крупной документальной серии «Би-би-си» под названием «Ключ к Вселенной», школьная подруга Люси, дочка японских ученых, которые к тому времени уже вернулись на родину, посмотрела его по телевизору. Ее мать написала мне, что девочка замерла, увидев на экране, как Люси качается на качелях, подвязанных к яблоне. «Люси, Люси…» – было все, что она смогла сказать, в то время как по ее лицу струились слезы.

Таков был образ самодостаточности, в который мы все еще стремились вписаться, хотя и этот образ, и сладкую иллюзию успеха было все труднее поддерживать. Алан Лапедес оказался так измучен по возвращении из Оксфорда, что пришлось отпустить его на пару недель подлечиться. Все забыли о том, что он тоже пережил острое респираторное заболевание, потому что его помощь была очень нужна Стивену. Он беспрекословно предоставил себя в наше распоряжение на время критического периода и не мог отказать Стивену, когда тот решил поехать в Оксфорд.

Доблестные попытки Стивена сохранять хорошую мину при плохой игре, видимо, вызывали уважение на кафедре, но дома у него всегда было плохое настроение, а его тело становилось все слабее. Он говорил только для того, чтобы высказать свои потребности, и как только одна из них удовлетворялась, он произносил следующую команду, так что к концу дня я совершенно выбивалась из сил. Помощь нужна была нам более чем когда-либо, но она не приходила, несмотря на то что наши доктора хором уговаривали Национальную службу здравоохранения. В любом случае, Стивен отказывался принимать какую-либо помощь профессиональных сиделок. Мой врач обратился в местные органы власти с просьбой о предоставлении помощи в ведении хозяйства, поскольку наши свободные средства уходили на оплату счетов за обучение Роберта, и мы не могли позволить себе домработницу. Никакой помощи от государства мы не получили, потому что первый же визит социального работника закончился полной дисквалификацией нашей семьи в качестве социально незащищенной. Эта женщина была лишь одной из тех, кто ошибочно составил суждение о нашем положении на основании позолоченной иллюзии, которую мы изо всех сил поддерживали, чтобы скрыть жестокую реальность нашей повседневности.

Помощь все-таки пришла, но из такого незамутненного источника, что, хотя физически мне стало легче, мое чувство вины за неспособность справляться со всем самостоятельно возросло стократно. Роберт в свои девять лет оставил детство позади и начал носить поклажу, поднимать тяжести, кормить и мыть отца и даже водить его в туалет, в то время, когда я занималась другими делами или просто очень сильно уставала. С прагматичной точки зрения Стивена, для его выживания не было разницы в том, чьи руки и ноги он будет использовать вместо своих; Роберт устраивал его больше, чем присутствие в доме чужого человека, медсестры. Меня очень беспокоило то, что детство Роберта – эта неповторимая пора свободы – так резко закончилось.