И вот уже тогда меня начинала захватывать мысль: не пора ли афганскому руководству переходить к решению своих государственных задач за счет своих собственных сил. Пусть еще какое-то время наша армия оказывает поддержку, но бесконечно это продолжаться не может.

Тогда, в тот, как станет ясно позднее, еще только начальный период войны, само появление этой мысли уже могло считаться крамолой. Но наедине с самим собою я уже продумывал и готовил «пробные шары»…

Вот карта боевых действий на январь-февраль 1981 года. На ней отражены боевые действия в период, когда основные силы ВС ДРА и 40-й армии якобы переходят к боевой подготовке. Центральная часть страны, район Кабул-Кандагар и шоссе между ними. Операция «Удар-3». Проводится с 17 января по 10 февраля. Руководитель – Главный военный советник. Участвуют 55 батальонов (дивизионов), в том числе 47 афганских. Устанавливается власть в трех уездах и семи волостях. Закрепляется власть в двадцати уездах и 9 волостях. Предусматривается высадка восьми вертолетных десантов. Имеющиеся группировки моджахедов рассекаются по частям-секторам: сектор номер один, сектор номер два, сектор номер три – проводится пленение, либо истребление противника. Или вот – район Джелалабада… в провинциях Лагман и Нанганхар, операция проводится с 14 января по 5 февраля, руководитель – командир 1АК полковник Хал иль. Участвуют 14 афганских батальонов (дивизионов). Операция в провинции Пактия проводится с 14 января по 30 января, руководитель командир 3 АК… Или: в районе Герат-операция «Салют-2», руководитель – заместитель командующего 40А, участвуют 16 батальонов (дивизионов). В зоне «Север», ответственный – командир 18 пехотной дивизии, в зоне Северо-Восток – ответственный командир 201-й мотострелковой дивизии. Или: операция «Гранит» в районе Фарах с высадкой – как и повсюду – вертолетных десантов, руководитель – командир 5-й мотострелковой дивизии.

Планом на январь-февраль месяцы в целом предусматривалось освобождение 12 уездов и 12 волостей, укрепление власти в 37 уездах и 13 волостях. А всего в операциях в январе-феврале 1981 года предстояло задействовать 97 батальонов и двадцать шесть дивизионов, в том числе от 40А – 25 батальонов, 7 дивизионов, а от ВС ДРА 72 батальона и 19 дивизионов.

Вот и «переход к боевой подготовке»!

Были и другие проблемы.

Например, боевые действия в январе-феврале и положение на границе. Граница с Пакистаном 2060 километров. Граница с Ираном 850 километров. А на северо-востоке коридор 45-50 километров – Афганистан с Индией. Таким образом, граница почти в 3 тысячи километров. Западная граница в то время не представляла особой опасности, потому что Иран к этому времени был втянут в войну с Ираком. И хотя на территории Ирана существовали от 17 до 23 учебных центров моджахедов, но иранское военное руководство не оказывало им серьезной поддержки. Тем не менее открытость границы доставляла нам беспокойство (а пограничные войска в стране еще не были созданы). Какие боевые действия мы ни вели бы, например, в районе Герата, моджахеды либо уходили из-под удара на запад, либо приходили оттуда на территорию Афганистана в качестве боеспособного пополнения.

Особенно сложным было, конечно, прикрытие границы с Пакистаном. Это 2060 километров горно-лесистой местности, где через каждые 30-35 километров проходит караванная дорога. Мы эти дороги знали, на картах они были отмечены. Но существовали еще овечьи и козьи тропы. 65-70 караванных дорог, по которым на юг спускались белуджи – а их около семидесяти племен, и с наступлением зимы они уходили на юг по этим караванным дорогам, а с наступлением весны, с юга шли на север… Так вот по этим же караванным дорогам, на верблюдах, на ослах, а в последнее время на «доджах», «тойотах» – моджахеды стали перебрасывать пополнение с оружием, боевиками, то есть шла поддержка тем группировкам полевых войск, которые продолжали воевать на территории Афганистана. Сколько ни воюй, а не прикрыв границы, мы не будем иметь окончательного и твердого положительного результата. При короле Захир-Шахе, при президенте Дауде никаких пограничных войск, как в любом государстве, в Афганистане не было. Прикрывали ее так называемые малиши. В каждом племени имелись небольшие группки добровольцев, они были хорошо вооружены, хотя формы не носили. Они и прикрывали эти караванные пути. Каждая группка малишей «курировала» свой караванный путь. Они своих соплеменников пропускали, пропускали и чужих торговцев, взимая с них мзду, дань. Часть этой дани оставляли себе, значительную же часть отправляли королю или президенту, т. е. центральной власти. Таким образом, 1,5-2 миллиона кочевников различных племен, движимых в зависимости от экономических и климатических условий, являлись, как бы подвижной завесой в зоне границы.

Но мы-то не могли на малишей полагаться. Нужны были свои пограничные войска. (Эта задача так и не была решена ни тогда, ни позднее.)

А с территории Пакистана продолжали прибывать новые пополнения афганских моджахедов, прошедших в течение нескольких месяцев специальную подготовку в учебных лагерях.

Однажды на докладе, неторопливо разворачивая карту, Черемных хитровато произнес:

– Овечья война.

– Что-что? – и я медленно вслух прочел заголовок на карте: – «План прикрытия границы с Пакистаном».

…В сентябре-ноябре 1980 года под руководством генерала инженерных войск Аракеляна (военного советника при начальнике инженерных войск ВС ДРА) была проведена огромная работа по минированию и установке заграждений вдоль всей границы с Пакистаном. Мы констатировали явное сокращение притока боевиков из пакистанских учебных лагерей. Однако наш оптимизм оказался кратковременным. Моджахеды тоже хитрили. Обнаружив на своем пути мины, они прибегли к довольно жестокому способу защиты – выгоняли перед своими отрядами овец или коз, чтобы те «прокладывали» дорогу среди мин и фугасов, подрываясь на них.

Согласуется ли с Кораном такое изуверство? Не знаю.

– Значит, говоришь, «овечья война», Владимир Петрович.

– Так точно!

– Ну что же, утверждаю.

Черемных и Аракелян, довольные, вышли из моего кабинета.

Прикрытие границы – это лишь одна из проблем, которые я, как ГВС, решал совместно с СГИ, министерством обороны, МВД, Тут наши общие интересы сталкивались ежедневно, еженедельно, ежемесячно. И все-таки военные проблемы мы так или иначе решали.

Но была и другая сфера, – сфера человеческих взаимоотношений, в которой при выработке политических решений приходилось иметь дело с политическим руководством страны, с посольством, с представителями Комитета госбезопасности, с представителями ЦК КПСС! Сложность состояла в том, что единства в Комиссии ПБ в Москве, как мне подсказывала интуиция, не было. Руководящая роль – это было для меня очевидным – принадлежала Андропову, хотя большим и несомненным авторитетом в партии и государстве обладали и Громыко, и Устинов, и Пономарев. Спроецированная на Афганистан, эта картина выглядела иначе: доминирующей роли представителю Андропова, я как ГВС, безусловно, отдать не хотел, и это было бы недопустимо и крайне постыдно, даже вредно. Потому что в Афганистане шла война, и воевала 40-я армия, и я по положению в Советской Армии оставался первым заместителем Главкома сухопутных войск. И несмотря на то что 40А находилась в прямом подчинении командующего ТуркВО, но командующий-то округом по положению был ниже меня и в какой-то степени зависим от первого заместителя Главкома сухопутных войск…

Впрочем, наши служебные отношения с командующим ТуркВО Юрием Павловичем Максимовым были вполне нормальными, без осложнений. Мы вели войну. Суть ее понимали одинаково, боевые действия планировали согласованно. Разница была в том, что я постоянно находился в ДРА и непосредственно участвовал в боевых действиях, а Юрий Павлович ежемесячно, но только на 5-7 суток прибывал в свою 40-ю армию. Но и он участвовал в боях, общался с Бабраком Кармалем, послом и, конечно, со мной.

Другое дело Табеев. Как нам потом обоим стало известно, он неоднократно пытался вбить клин между ГВС и командующим войсками ТуркВО, столкнуть нас лбами.

Это ему не удалось.

Основу боевых действий в Афганистане составляла афганская 180-190-тысячная армия. Ни СГИ (ее 10-15-ты-сячный Хад), ни Царандой (50-60 тысяч неорганизованной, плохо вооруженной массы), а именно армия. Поэтому если в Москве доминирующая роль принадлежала Андропову, то здесь, все-таки – Главному военному советнику. Не потому, что это был я, а потому, что у ГВС – такое должностное положение.

Конечно, я понимал и роль представителя КГБ, его тесные взаимоотношения с послом, который себя чувствовал во многом от него зависимым. Посол прекрасно знал: помимо посольской информации еще идет информация и по линии КГБ. А секретарь так называемого парткома посольства? Это хоть и представитель ЦК, но он ангажирован Комитетом, и, проводя через партком, под видом коллегиальности, линию посольства, в действительности проводил линию Комитета.