Я понимал, что через Рафи перебрасывался мостик на аппарат ГВС и на меня. И я стремился эту идею в самом зародыше разоблачить и загасить. Сделать это было не просто, действуя только через Бабрака и не принижая при этом роли Рафи. Ведь Рафи отнюдь не был статистом при ГВС! Точнее говоря, вначале, быть может, его роль и можно было отчасти сравнить с ролью статиста. Но с течением времени он набирал вес. Этот в недавнем прошлом командир танкового батальона, став министром обороны и вращаясь среди генералов и офицеров аппарата Главного военного советника, общаясь с генералами своего штаба – а там были выпускники нашей Академии Генштаба и других наших академий – прогрессировал в знаниях, набирался опыта. Работать с ним становилось легче, и уже можно было через него оказывать влияние на Генштаб и все ВС ДРА. Но этого было пока недостаточно. Мы нуждались в укреплении позиции Мухамеда Рафи в высшем политическом руководстве, в ПБ и Реввоенсовете страны.

Как-то Рафи очень удивил меня. «Учу русский язык», – сказал он мне без акцента, на чистом русском языке.

Я поинтересовался, каким образом. Он ответил:

– Ежедневно запоминаю несколько слов.

Я похвалил и спросил,

– Из какой области слова-то запоминаешь?

Он ответил, что из бытовой. Слова-то, наверное, все одни и те же, предположил я. Но он возразил:

– Учителей я меняю…

Мы-то прекрасно знали, что этот министр пользуется благосклонностью афганских эмансипированных красавиц. Но то, что он занимается еще дополнительно русским языком, частенько меняя учителей, то есть учительниц – это было для меня неожиданностью. Позже мы, конечно, навели справки и узнали, что среди учительниц было немало наших девчат, милых госпитальных медсестер. Вот так и учил министр обороны ДРА русский язык. Я ему как-то сказал: «Не очень увлекайся сменой учителей».

Знал я его супругу, афганку из буржуазной семьи. Было у него три сына, красивые парнишки, вылитые в отца. Говорил ему:

– Мухамед, береги здоровье. Тебя будут вспоминать потомки, на тебе лежит огромная ответственность, ты ведь историческая личность…

Он же с хитрецой ответил:

– А это помогает здоровью и овладению вашим… русским языком…

И чтобы раззадорить Рафи и вызвать в нем чувство состязательности, я ему сказал:

– Полковник Халиль, однако, быстрее тебя, Рафи, овладевает русским языком… Хоть и не прибегает к помощи сменных учительниц.

– Он из посольской семьи. Мальчиком жил в Москве. Учился в русской школе. Ему проще, – оборонялся Рафи.

Так вот в чем первопричина симпатии Халиля к русским – он жил в детстве в Москве!..

Ну а что до Рафи – пусть, так и быть, овладевает русским языком, как умеет…

И вот мы с Рафи на следующий день после моего выхода из госпиталя решили пойти к Бабраку вдвоем и с переводчиком, чтобы обсуждать дальнейшие наши действия.

Встреча была намечена на одиннадцать часов. Мы с министром в форме. Переводчик Костин в штатском. Нас встретил верзила-адъютант Бабрака Кармаля. Но уже не один, а справа и слева от него стояли по майору. Причем у всех троих на груди были автоматы Калашникова. Я несколько удивился этой воинственности, но не стал задавать вопросы – почему? Далее, при входе во дворец, на каждом углу, на каждом этаже, где обычно стояли один или два охранника, – теперь охрана была удвоена. Адьютант сказал нам на ломаном русском языке, что Генсек ждет нас в кабинете рядом со столовой. Я было предположил: неужели опять пьянствует? Но тут же отмел это предположение. Не может быть!

Когда мы вошли в кабинет, мой взгляд скользнул по портьере. И этот взгляд снова перехватил товарищ О. Портьера была спокойна.

Генсек встал и пошел мне навстречу.

– Шурави-шурави! Спасыбо-спасыбо! – радостно тараторил Бабрак. Поприветствовали друг друга, как принято. Однако под тужуркой спортивного покроя униформы Бабрака я увидел кобуру на правой ягодице, – по нашему российскому образцу (вся остальная афганская армия пистолеты носила по немецкому образцу, – на левой стороне, спереди).

Товарищ О., по-моему, безоружен. Бабрак, обратив внимание на мое прихрамывание, произнес:

– Фронт! Фронт!

Его, конечно, не столько моя хромота интересовала, сколько повод показать мне что, вот, мол, и он в униформе, и готов действовать решительно, даже во дворце, для чего и вооружен пистолетом. Вообще, это было необычным для него в дворцовой обстановке.

Сели. Как обычно, при подобных встречах инициатива разговора должна исходить от главы государства. Откровенно говоря, мне хотелось помочь ему вновь обрести прежнее значение, как главы государства, дав понять, что я забыл недавнюю позорную сцену, происходившую в кабинете рядом с библиотекой.

Свою линию мне следовало провести так, чтобы он воспринял ее как собственную. При этом Мухамед Рафи должен был явно почувствовать поддержку со стороны главы государства.

Обычная для начала разминка в разговорах – интерес о здоровье, о семье. Постепенно перешли к оценке обстановки. У меня была вот эта карта – карта боевых действий на январь-февраль 1981 года. Реальная, не второй экземпляр. Я хотел показать им истинный размах предстоящих действий. Нужно было добиться их решения об активизации политической деятельности всего руководства, чтобы военные успехи не пропали даром.

– Спасыбо. Щюкрен. – Затем сдвинув брови, глядя мне в глаза, Бабрак сказал:

– Да, мы должны в ближайшие три-четыре месяца установить народно-демократическую власть во всех аулах, волостях, уездах.

Его слова бальзамом легли мне на сердце, словно я чашку кофе со сливками выпил. Но вождь продолжал:

– Надо дольше оставлять подразделения шурави и афганских ВС в населенных пунктах, – чтобы укрепить власть.

Не дав ему развить мысль в этом направлении, я сказал:

– Мы, действительно, оставляем на три пятницы (то есть на две недели) свои подразделения в населенных пунктах, особенно в центрах волостей и уездов.