Шрифт:
Дело в том, что у Евы и матери голоса очень похожи. И многие их путают. Поэтому Ева, не вдаваясь в подробности, спокойно передала трубку матери, сказав: "Это тебя". То же самое делает и мать, когда в хорошем настроении.
Ирэна Леопольдовна веселая и жизнерадостная женщина. Ее красивое лицо омрачается, лишь когда она рассказывает знакомым о том, как в юности цыганка нагадала ей, что она умрет в сорок девять лет... Эту историю мать с удовольствием рассказывает всем, и по нескольку раз. Ева догадывается, что глупое пророчество цыганки очень на руку матери, мол, раз мне так мало отпущено судьбой лет, то уж я буду брать от жизни все...
– Ку-ку!
– кто-то ласково проворковал возле ее уха.
– А вот и я! Выкупаемся?
Это был Андрей. Цыганистый поэт из Молдавии. Живые черные глаза его блестели, блестели в улыбке и крупные белые зубы. Андрей не пропускал случая подойти к ней, пользуясь отсутствием отца. При отце никогда не приближался. Издали смотрел на нее своими выразительными глазами и заговорщицки улыбался, мол, спроваживай куда-нибудь поскорее папочку, а мы повеселимся... Еве он не нравился, но с ним было интересно: Андрей развлекал ее стихами, которых знал прорву, рассказывал пляжные сплетни и анекдоты. Он успел со всеми познакомиться и обо всех все знал, о чем весело с юмором рассказывал Еве. Свои стихи он ей никогда не читал, утверждал, что в переводе на русский они не звучат... А хорошего переводчика у него пока нет.
Они немного поплавали недалеко от берега - вода еще была холодной - и вернулись на пляж. Пока Ева вытиралась полотенцем, Андрей не сводил с нее восхищенного взгляда.
– Ева, какой у вас рост?
– спросил он.
– Сто семьдесят один.
– Она, скрывая улыбку, обернулась к нему.
– А у вас?
– У меня?
– смутился Андрей.
– У меня...
– Сто шестьдесят пять, - безжалостно заключила Ева.
– И вы еще за мной ухаживаете!
– Сто шестьдесят восемь!
– запротестовал Андрей и нервно рассмеялся.
– Я бы, например, не пошла с вами танцевать.
– Я не люблю танцы, - с достоинством ответил Андрей, очевидно намекая на то, что он, поэт, работник интеллектуального фронта, такими пустяками не занимается.
– Понятно, с таким-то ростом...
– Ну чего вы привязались к моему росту?
– не смог сдержать себя Андрей и вспылил.
Желая загладить вину, Андрей стал читать ей стихи легендарного французского поэта Франсуа Вийона.
Мне сердце обогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
И для меня презрение - почет.
Я всеми принят, изгнан отовсюду...
– Это про меня, - после продолжительной паузы своим глуховатым голосом произнесла Ева.
– Про нас, - поправил Андрей.
– Подобные чувства испытывает в своей жизни каждый человек.
– Перепишите, мне, пожалуйста, это стихотворение, - попросила Ева.
– Он уже тут как тут...
– недовольно проворчал Андрей, поднимаясь с морской гальки. Он сидел на камнях рядом с лежаком девушки.
– Погуляем после ужина?
– предложил Андрей. И не дожидаясь согласия, торопливо прибавил: - В восемь у столовой.
– Вы совсем не романтик, Андрей, - глядя на него из-под ладони, сказала девушка.
– У столовой... Ну хотя бы у дома Волошина или в парке у лаврового куста...
– Так где же все-таки?
– спросил Андрей, нервничая, потому что Евин отец уже его засек и с решительным выражением на одутловатом лице направлялся прямо к ним.
– Там видно будет, - неопределенно ответила девушка. Она еще сама не знала, хочет она с ним встретиться после ужина или нет. После того как почти одновременно уехали все ее ленинградские знакомые, ей стало совсем скучно. А Андрей... Он знает много прекрасных стихов.
– Он опять к тебе приставал?
– спросил отец.
– Он назначил мне свидание, - лениво обронила Ева, прикрыв глаза черными ресницами.
– И ты пойдешь?
– строго посмотрел в ее сторону отец.
– Сходи ты вместо меня... Ты ведь любишь выяснять отношения с моими знакомыми.
– Ты знаешь, почему я это делаю, - назидательно заметил отец.
– Я желаю тебе только добра... А эти случайные знакомые...
– Он знает много стихов... Ты не слышал про такого поэта Франсуа Вийона?
– Как будто у меня есть время читать стихи!
Мне сердце обогреет только лед.
Запомню шутку я и вдруг забуду,
И для меня презрение - почет...
Больше она не могла вспомнить ни строчки, сколько ни напрягала свою память.
– И этой чепухой он забивал тебе голову?
– подивился отец.
– Я люблю стихи, - сказала Ева, отворачиваясь.
Отец улегся на лежак, водрузил на нос большие темные очки и развернул газету, которую купил на почте. Однако читать не стал, взглянув на Еву, с упреком проговорил: