сладости, нашла черствую зефирку и впилась в нее зубами. Уже месяц, как Инга

сидит на строжайшей диете. Теперь на выпечку и сладкое в этом доме наложено

бескомпромиссное вето. Лакомиться чем-то вкусненьким мне приходилось в

тихоря.

– Мы тут с твоим другом обсуждаем вчерашний матч, - похлопав по плечу Максима

Георгиевича, сообщил папа.
– Не хочешь присоединиться?

– Нет, пап, прости, нет настроения, - я заставила-таки себя улыбнуться. - Если

понадоблюсь, я в своей комнате.

– Может, вы чаю хотите?
– спохватилась мама, вставая из-за стола.

– Не откажусь. Спасибо, - улыбнулся Максим Георгиевич.

Когда я выходила из кухни, краем глаза заметила подсевшую ближе к директору

Ингу - накручивая русый локон на палец, она интересовалась, все ли учителя-

мужчины в нашей школе такие красавчики.

Оказавшись в своей комнате, я поставила кружку с чаем на письменный стол и

упала на постель, уткнувшись лицом в подушку. Почему-то отчаянно хотелось

плакать.

Ну почему в жизни все так несправедливо? Почему одним принадлежит весь мир,

а другим остается довольствоваться крошками, упавшими со стола первых?

"Вы видите то, что хотите видеть", - вспомнила я слова директора.
– "Вы, как и все,

любите развешивать ярлыки..."

Ведь он прав. На меня всю жизнь вешают какие-то ярлыки, пытаются втиснуть в

рамки своего мировоззрения, своего видения об окружающих, о самой жизни. То я

не тем занимаюсь, то не так выгляжу, то не то ем. Все, кроме меня, знают, что мне

нужно. А я только и делаю, что что-то им доказываю, изо всех сил пытаясь убедить

в том, что мое "я" тоже имеет право на существование, что я такая, какая я есть и

другой вряд ли стану. Однажды, под настойчивым давлением сестры, я все-таки

села на жесткую диету, купила абонемент в фитнес-клуб, решила полностью

пересмотреть свой образ жизни, в результате чего оказалась в больнице с

подозрением на язву желудка и твердой убежденностью, что быть мне толстой до

конца дней моих. Но потом я встретила Пашу и поняла, что не такая уж я и

толстая. И что настоящая любовь не измеряется сантиметрами на талии или

килограммами. Она или есть или ее нет. А рвать жилы, доказывая что-то другим -

бессмысленно и глупо. Каждый имеет право на индивидуальность, на свое

восприятие мира, на свои фетиши и тараканы. И я смирилась. И полюбила себя

такой, какая я есть. Только вот рядом с Ингой я по-прежнему чувствовала себя

толстой и неуклюжей. Вряд ли тут можно уже что-либо исправить.

Тихо постучали в дверь. Оторвав от подушки зареванное лицо, я подскочила на

постели и едва успела вытереть рукавом слезы, как в комнату вошел Максим

Георгиевич.

– Можно?

Он был непривычно серьезным и хмурым. Я кивнула. Он прошел и сел на постель,

возле моих ног.

– Простите, - тихо произнес он.
– Я не хотел ставить вас в неловкое положение. Я

должен был предупредить...

– Все в порядке, - шмыгнула я носом.
– Вы тут ни при чем.

Он немного помолчал. Взял мою руку, коснулся ее губами, затем прижал ладонью

к щеке и на миг закрыл глаза.

– Сегодня утром, - начал он приглушенно, - я проснулся с твердым желанием хотя

бы этот день не думать о вас. Я приготовил яичницу, выпил кофе, принялся

листать каталоги, чтобы выбрать мебель для новой квартиры и вдруг мне

захотелось, чтобы мы это делали вместе, я и вы. И вот я здесь. Глупо, да?

– Вы купили квартиру?

– Лет пять назад. Какое-то время она пустовала. Затем я решил сделать там

перепланировку. Сломал все стены. Около года там шел ремонт. Теперь ее нужно

обставить, а я ума не приложу как.

Моя рука по-прежнему была прижата к его твердой, заросшей легкой щетиной

щеке, и я замерла, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить интимность момента.

– А какой стиль в интерьере вам нравится?

Он открыл глаза, улыбнулся.

– Лофт. Знаете такой?

– Очень брутально, - улыбнулась я в ответ.

– Я предсказуем, да?

– Вы - мужчина.