– Теперь все по-другому, – Чарльз решил оседлать свою любимую тему – опасности современного мира, – мир меняется, слишком быстро, считаю я. В будущем я бы хотел отойти от дел и вернуться к более простой и спокойной жизни. Я должен знать, что она есть – здесь. Я должен… – его голос дрогнул, и он сделал глоток молока, чтобы справиться с дрожью, – я должен знать, где ты, – продолжал он, тыча вилкой в кусок торта, – просто должен знать. Я спокоен, когда уверен, что ты здесь, в безопасности. Я думал, что ты как никто другой поймешь меня.

Я открыла рот, чтобы ответить, но сердце внезапно забилось так сильно, что я не смогла говорить. Потрясенная, я тяжело опустилась в кресло.

Я никогда не говорила ему, что мне пришлось рассказать нашим детям про убийство их старшего брата – после того как они услышали об этом в школе. Я никогда не говорила ему о коробке с фотографиями, которую до сих пор хранила под кроватью.

Но мой муж не мог обходиться без меня так просто, как он хотел убедить нас обоих. И я не могла без него, так же как без детей. Тем не менее я впервые оказалась в более выигрышном положении. Избавившись от гнева и чувства обиды, я излечилась. Разделила свое горе с другими, кто обращался ко мне с собственными горестями – бесчисленным числом женщин, которые в течение многих лет просили моего совета. Я любила наших детей, полностью участвовала в их жизни, тратя свои душевные силы.

Что касается Чарльза…

Дистанция, которую он установил между собой и нами, резкость, даже грубость – неужели это был его способ самозащиты? Так долго мне хотелось верить, что смерть нашего ребенка не разобщила нас; я думала, что она, наоборот, связала нас вместе, заставила полагаться друг на друга. Но теперь у меня открылись глаза, и я поняла, что это были иллюзии.

Теперь я уже не могла помочь Чарльзу, даже если бы он попросил меня об этом, чего он никогда не делал.

Потягивая кофе, я осторожно стала подбирать слова.

– Мы не должны продавать имение, у меня есть деньги. Мы можем сохранить имение до тех пор, пока Рив не закончит учиться, а потом использовать его для отдыха. Мне бы хотелось снимать апартаменты в городе. Я хочу быть ближе к людям, театрам, магазинам.

– Зачем тебе все это? – Чарльз был неподдельно удивлен.

Он положил свою вилку и уставился на меня так, словно никогда не видел меня раньше. Я вспомнила, что он часто так смотрел, когда ухаживал за мной – холодно, изучающе, как будто хотел проникнуть в мои мысли.

Я улыбнулась этим воспоминаниям, и он внезапно покраснел и отвернулся, как будто пойманный врасплох.

– Чарльз, мне пятьдесят лет. Я была городской девушкой, когда мы встретились, помнишь? С тех пор я никогда не жила в доме по собственному выбору. Всегда наше жилье выбирал ты. Твоя жизнь, твоя слава, твои обстоятельства всегда диктовали мне, где надо жить. Я считаю, что пришло время мне пожить для себя, как считаешь? По крайней мере самой выбирать себе друзей.

– Ты прочла собственную книгу, не так ли? – Он нахмурился, но я заметила искорку восхищения в его глазах, и теперь была моя очередь покраснеть.

Надо признать, Чарльз очень гордился, хотя и был несколько удивлен успехом «Подарка моря». Он даже согласился в поддержку моей книги сняться для иллюстрированного приложения к журналу «Тайм».

– Возможно, – согласилась я, – но я не шучу.

– Я понимаю. Я просто никогда не видел тебя такой. Ну что ж, думаю, это звучит разумно. Ты уверена, что хочешь именно этого?

– Да, я хочу именно этого.

Он бросил на меня пристальный взгляд, который я выдержала. Когда-то, много лет назад, наши взгляды внезапно встретились и между нами пробежал электрический разряд, такой сильный, что мы оба испугались. Бывали случаи, даже теперь, когда наши глаза встречались и я чувствовала сильнейший толчок, переворачивавший все во мне.

Но этот взгляд был иным – он был оценивающим. Признающим, что я сделала шаг, которого никто из нас не ожидал, но к которому он сам меня бессознательно толкал многие годы. Я как будто слышала, что он думает.

В конце концов и я стала сильной. Я была в состоянии отделить свою жизнь от его жизни. Как и все хирургические процедуры, эта тоже должна происходить болезненно.

Мы продолжали молча есть. Молчание в конце концов было тем, что сблизило нас много лет назад; тогда он говорил, что никогда не встречал девушку, с которой так приятно молчать.

Но теперь, когда я обрела свой голос, мне бы хотелось им воспользоваться. И если такое произойдет, мне очень хотелось найти того, кто захочет слушать меня столько времени, сколько я захочу говорить. И пока мы разговаривали с ним, осознала, что, как это ни печально, этим человеком никогда не станет мой муж.

1958

Я оставила его в стопке почты на столе в прихожей. Позднее я спрашивала себя, не сделала ли я это специально. Мельком взглянула на конверт, увидела свое имя, написанное знакомым почерком – «Энн Линдберг», и улыбнулась, потом положила его вместе с другой почтой, чтобы прочесть позднее, когда мы с Энси вернемся из города.