— Два года мучился в Карпатах в окопах, а выжил — воротился.

— А потом был в отряде Щорса.

— Гарматюк — человек с характером.

— Да, это правда. Для своего бедняцкого класса готов сделать всё, что только можно.

И люди будто видели перед собою Омельяна: молодой, бравый, в шинели, с открытым загорелым лицом, с серыми проницательными глазами. Всем запомнилось, как его провожали.

Вышли за село. Омельян пожал товарищам руки, сорвал с головы шапку-ушанку, взмахнул ею и, поклонившись, улыбнулся. Друзья в последний раз пожелали ему счастливой дороги. И чтобы эту искреннюю, тёплую улыбку вместе с их приветом донёс до Ленина.

А донесёт ли?..

Честные люди верили. А в то же время кто-то коварный, хищный распространял смутное, ядовитое:

"Погиб Гарматюк…"

"Видели, лежит на опушке леса порубленный…"

"Не ждите, не вернётся…"

Друзья опечалились. Изнывали сердцем. А были и такие, даже из их круга, казалось близкие, которые говорили:

— Мы же советовали: не лезь на рожон…

— Говорили — не вырывайся, остерегись…

— Что у тебя, семь шкур и не одна душа?..

— Не послушал…

А вражье ползло и ползло:

"Туда ему, проклятому, и дорога. И род его нужно уничтожить".

И угрозу эту начали осуществлять. Однажды ночью в село ворвалась банда головорезов, поднялась стрельба, крики. Запылала хата Гарматюка. Жену его с маленьким ребёнком друзья едва спасли…

Плыла весенняя ночь. Чёрной мглою ещё полнился простор. Только на востоке едва-едва начало сереть — зарождался рассвет. Тихо. Сонно. Но село уже проснулось, зашумело. Из уст в уста передавалось радостное?

— Прибыл!

— Омельян явился!

Люди выходили на улицу, встречали Гарматюка, здоровались, спешили спросить:

— Был там?

— Видел Ленина?

— Советовался?

— Так как же?..

— Видел. Обо всём расскажу, — отвечал охотно Гарматюк и продолжал идти дальше. Каждый шаг приближал к дому. Вон там, в переулке, под высокими грушами, — его хата. А рубайчане подходили и подходили. Запрудили уже дорогу. И все свои родные, одной судьбы — бедняки..

Люди стояли столпившись и с восхищением смотрели на своего посланца. Радовались, что видят его живого, здорового. Казалось, что он даже мало изменился, разве что немного похудел. Ясное дело, дорога нелёгкая, а одежда на нём та же — шинель, только местами порыжела, полы истрепались, а сумка за плечами болтается, как видно, совсем пустая.

Чтобы видеть всех, кто собрался, Омельян взошёл на пригорок. И вдруг бросил взгляд на свою усадьбу. Пепелище! От хаты осталась только почерневшая боковая стена и оголённая, нацеленная в небо труба.

На улице стало совсем тихо. Люди словно окаменели.

— Жена и сын живые?

— Живые, — ответили из толпы.

И снова молчание.

— О том, что произошло здесь, в селе, и что испытал я в дороге, разговор будет, наверное, другим разом, — начал спокойно Омельян. — А сейчас, друзья, спешу вам сообщить главное: я видел Ленина, — затем подчеркнул твёрдо, — и разговаривал с ним…

Лился неторопливый, но напряжённо взволнованный рассказ Омельяна. Люди жадно ловили каждое его слово. Им было радостно. Они с гордостью слушали, как Ильич гостеприимно встретил и принимал их посланца, как вёл с ним задушевный разговор. Попятными и близкими сердцу были слова вождя: "Беднота должна брать на селе власть в свои руки и во всём быть опорой советской власти. Это основное".

— А какой он, Ленин? — спросил каменщик Денис Махотка.

Гарматюк задумался.

— Он необычный, — но, сообразив, что это неточное определение, Омельян добавил, выговаривая медленно: — Искренний и приветливый. Очень, очень душевный. — И, не найдя более весомого определения, сказал решительно, проникновенно: — Он — Ленин!

При этих словах Гарматюк откинул борт шинели, достал небольшой аккуратно свёрнутый лист бумаги, развернул и подал товарищам, которые стояли поблизости. Листок с изображением Владимира Ильича передавался из рук в руки, обошёл всех присутствующих, а затем снова вернулся к Гарматюку.

— …И посоветовал Ильич, — заканчивая свой рассказ, произнёс Омельян, — ехать в Харьков, где сейчас находится правительство нашей республики. Я побывал и там, получил только что вышедший закон об организации комитетов бедных крестьян и личное уполномочие на создание такого комитета в нашем селе. Вот оно. — Он показал мандат с оттиском большой круглой печати и подписью Григория Ивановича Петровского.

— Это очень важно…

— Да, нужно браться…

— А чего тянуть?.. — послышалось требовательное.

— Да, это верно, — согласился Гарматюк. — Теперь нам понятно, что нужно делать. Беднота на селе, как сказал Ленин, — неодолимая сила. Земля и её богатства навеки наши…

Когда обо всём важном было обговорено, Гарматюк сказал доверительно, с теплотой в голосе:

— Вот, друзья мои, прошло уже столько времени, а я всё ещё нахожусь под впечатлением этой встречи. Будто и сейчас слышу голос Ильича и даже чувствую тепло его руки…